Генри Олди - Шутиха. Фантастические произведения

В словах дочери звенела неподдельная тревога за мамочку, дорогую и любимую, и лед в сердце растаял.

— Никуда стучать не надо. Мелкое недоразумение, все уже в порядке.

— Отлично! Скажи им, пусть не стреляют, пока я не закончу. Я в «Шутихе». Кроме шуток. Мне Мортимер экспресс-программу предложил. Три дня аттестации, но плотный график, от заката до рассвета. С проживанием. Зато десять процентов скидки, как за недельный курс. Я согласилась.

— Настя! Как ты могла?! Не посоветовавшись со мной?! По условиям контракта...

— При чем тут контракт? Если ты о материнско-попечительском благословении, так для аттестации оно на фиг не нужно. А тесты у них прикольные, мне нравится. Или тебе скидка по барабану? Много лишних денег? Банк ограбила?

— Только собираюсь. — Шаповал покосилась на бдящего охранника. Впервые дочь пеклась о мамином кошельке. Взрослеет? В конце концов, если девочке интересно...

— Короче, я в надежных руках. Забирай меня в пятницу, на закате. Люблю-целую!

— Люблю-целую, — вздохнула бедная мать.

У выхода ее догнала блондинка. «Вам факс», — все дальнейшие звуки, издаваемые служащей, обращались в молчание, более красноречивое, чем гром фанфар. О таком молчании писал Абд-аль-Муалла: «Закрой свой рот, корова, и будешь вечной ланью!» Шаповал взяла факс.

Здравствуй, милая мамочка! Убедительная просьба: пришли за мной Мирона Герш-Лейбовича не в пятницу вечером, а в субботу утром, в 7.30. Вечерняя сессия игры «What, why, where?» окончится не раньше полуночи: мы принимаем команду знатоков лицея-побратима из Одессы (штат Техас). Переночую в «Специалисте». Всего наилучшего.

— Как он узнал, что вы здесь? — изумилась блондинка.

— Как он узнал наш факс?! — ударил в набат подошедший ближе охранник.

— Это моя гордость, — ответила Галина Борисовна.

Это было правдой, чистой, как детский поцелуй. Младший сын со дня рождения доставлял маме исключительно приятные минуты. В три с половиной года он прочитал «Поднятую целину», и целина ему не понравилась. В четыре с четвертью понял, что лучшая сантехника стоит отнюдь не в доме водопроводчика. В восемь с хвостиком твердо знал, что Рембо зовут Артюр и он — поэт, в крайнем случае работорговец, но никак не офицер спецназа. В одиннадцать навсегда отказался от мысли, что все сверстники — дебилы, усмотрев в этом начало комплекса неудачника; и был прав. В двенадцать, поспорив с второгодником Петушняком о значении эпитета «филистер», сумел решить проблему путем диспута, но перешел в интернат-лицей «Специалист», утратив возможность дальнейшего общения с петушняками как биологическим видом. С тринадцати бесповоротно отказался от футболок «Metallica» в пользу белых сорочек с галстуком, находя в этом неизъяснимое удовольствие. Стоматолога же посещал с регулярностью мазохиста; в психоаналитике не нуждался.

Если бы наша героиня могла дать сыну отчество Галинович, она бы это сделала.

«Юрочка никогда бы не остался в „Шутихе“ на трехдневную аттестацию!» — такая мысль не покидала ее до конца рабочего дня, и тут мы ничего не в силах возразить.

И был день, и был вечер, а вечером был мальчишник, обещанный Гарику. Впрочем, мальчишник вышел фигуральный: лысые мальчики с крысиными хвостиками на затылках, печальные от мудрости и жировых складок, перемежались рожденными в сорочках девочками бальзаковского возраста, бродского нрава и Достоевского темперамента. «Бо монд!» — как говаривала бабушка хозяйки, Одарка Шаповал, отлично зная, что «бо» в переводе с миргородского на тамбовский означает «потому что», а «монд», по мнению бабушки, в переводе не нуждался. Хозяйка дома дремала в кресле, готовясь к финальной реплике: «Хорошо, и хорошо весьма!» Эта реплика всегда давалась ей с трудом.

Куда легче давалось: «Вы общайтесь, а я пойду. Мне завтра рано вставать...»

— Видели «Отелло» в постановке Селявиктюка? В роли мавра — Арчил Камикадзе, бездарность из Малого Хачапури. Да, я тоже не видел. Серость, никакого удовольствия, кроме эстетического...

Помните, у Мандельштампа:

Милый мальчик, ты так весел, ты тяжелый и унылый,Ты появишься у двери в чем-то белом, без причуд,Знаю, знаю сердцем вещим — умер ты и взят могилой,Но прекрасен без извилин, я опять тебя хочу!

— Помните, у Сыма Цяци: «Поступив в школу „Восьми пьяных даосов“, юный Мынь за пять лет допился до полного мастера...»

— Помните, в «Тайной гавани»: Фенкароль, Финлепсин и Фуросемит, сыновья Флакарбина... да, редкое глумление, редкое!.. Любой вам скажет, что верный перевод: Фенкарол и Фуросемид, а не эта натужная отсебятина...

— Да, именно у Рэймонда Обоя: «Реалист, или Антилегенд»... пиршество безвкусицы...

Помните, у Вертинцера:

На ковре из желтых листьев, вдоль обрыва, по Арбату,Чуя с гибельным восторгом, что осядут на мели,Пилигримы в шкурах лисьих, колченоги и горбаты,Подают манто путанам вместо китайчонка Ли...

— Помните, в «Массажисте якудзы», когда Слепой Рикша делает йоко-оно-наоми-кемпбелл-цуки-тошиба? Гарик сказал, что это в целом почти пристойно, и Гарик таки прав...

— В последнем эссе токийского пострелятивиста-затворника Киндзмараули Оэ: «И ученик спросил у жены мастера: “Госпожа, ответьте: когда жесткое лучше мягкого?!» Нет, не читал, но Зяма утверждает... Вы знаете Зяму?

— Остап Гоглин? Да, трилогия: «Вечера на Ху», «Тор Еблиз» и «Дик Аньки». Низкий жанр, потакание быдлу. Я даже просматривать не стал...

Помните, у Бу Сё:

Чужое вдали пью пиво,Красавиц чужих прельщаю,В мечтах о милой супруге...

— Это ничтожество! Он говорит мне: «Зямочка, ваше „На шкафу сидит жирафа, а козел стоит у шкафа...“ не соответствует тематике „Коммерсанта“! Мы не можем дать это в рубрике „Деловой блиц“! Несите стихи в „Одноклассник»!“ Душитель порывов! Садомаз!

— ...и, упершись всей силою в колонки дома, сказал Самсунг: умри, душа моя, с филипстимлянами!..

Помните, в «О чем молчал Кунфуций»:

Ну-ка, лягу на кровать,Стану время убиватьИ постигну, я-не-я,Сущность недеяния!..

— ...я ему: а дальше? Дальше?! «Потому что тот козел на жирафу очень зол»?! Это не «Деловой блиц»?! Ничтожество, завистливая клякса...

Галина Борисовна чувствовала себя подшипником на нитке жемчуга. И все чаще ей казалось, что стены гостиной смыкаются кожаными створками альбома, украшенного «Пиром в доме Левия» работы Паоло Веронезе.