Александр Громов - Властелин пустоты
Диего был не виноват. Он сделал, что мог. И Стефан тоже сделал, что мог: в дни сытого изобилия, за много лет до того, как последняя топливная цистерна показала дно, он снял с общих работ двоих — Диего и Фукуду. Позднее Фукуда занялся другими делами, заткнув собою наиболее зияющие прорехи в хозяйстве лагеря, а Диего так и остался при синтезаторе.
Стефан понял раньше других: быстрое угасание взрослых было не трагедией, а благодеянием для выживших детей. Медленная смерть от голода или отравления местной пищей после истощения топливных цистерн — не самая лучшая перспектива. Когда-то Стефан всерьез полагал, что взрослые, останься они в живых, непременно нашли бы выход, путь к спасению. Отец — точно нашел бы.
Теперь он не был уверен в этом.
С опытом жизни пришло понимание: взрослые часто бывают беспомощнее детей. Последние из них опустили руки. Кто-то целыми днями пребывал в оцепенении, кто-то молился или плакал, прижимая к себе испуганных, отбивающихся малышей, а некоторые прятались, забившись в самый дальний угол трюма, — но все они покорно ждали. Просто ждали конца, приняв его как неизбежное, противоестественно сжившись с ужасом близкой и неминуемой смерти. Произошел надлом. Даже Игуадис, единственный из всех сохранивший потребность действовать и в последний свой день научивший Стефана работе с синтезатором, и тот — ждал.
Выход «Ламме» из строя означал катастрофу. Стефан давно уже запретил приближаться к кухне всем, за исключением себя, Диего и Зои. Зоя была поваром — сменным оператором на работах, не требующих особой квалификации. Еще она была швеей и шила рабочие робы. Перенастройка и поверка синтезатора была делом Диего и только его одного.
Меньше всего следовало мешать. Стефан подождал, пока голова маленького не по возрасту Диего, больше всего похожего на извергнутого синтезатором по ошибке шустрого чернявого гомункулуса, вдобавок дефектного, вынырнет из-под кожуха «Ламме». Смотреть на него не хотелось, но было надо.
— О! — с преувеличенной радостью просиял Диего, перестав свистеть. — Начальство блюдет. Это хорошо, что ты пришел. Надеюсь, ненадолго?
Он тихо захихикал. Фрондер, с неясной тревогой подумал Стефан. Гомункулус вульгарис. Шут гороховый, ненадежный.
— Поговори еще, поговори… Никак не надоест кривляться передо мною?
— Ты не можешь надоесть, — мгновенно возразил Диего. — Надо-есть. Чувствуешь глубокий смысл? Надо есть, так будем. Ты начальство. Встань вон там, я тебя съем глазами.
— Старо и глупо, — ответил Стефан. — Это я уже слышал. Придумай что-нибудь свеженькое.
— А зачем? Ты меня цени, ничтожного: я-то тебя глазами есть буду. Другие — те не глазами. Хрустнут косточки.
Шут. Циник. Умный шут.
— Кто — другие?
— А я к тебе в стукачи не нанимался, — обиделся Диего. — По мне, что ты, что Питер — один черт. Синтезатор всем нужен. И всегда будет нужен. А при синтезаторе — человек.
Как всегда, гомункулус был прав.
— Ладно. — Стефан вдруг вспомнил, зачем пришел. — Сколько у нас накоплено пасты?
— На три дня хватит с гарантией.
— А молока?
— На два дня.
Пусть будет на три, решил Стефан. Можно сократить рацион малышам, и Джекобу молока хватит. Один день оставим в резерве… и целых два дня нештатной работы синтезатора: на праздничный ужин и всякие нужные мелочи. Однако! Давно такой благодати не было — по сути, с прошлогодней экспедиции Питера. Нехватка рабочих рук имеет свою прелесть, когда сопровождается нехваткой жующих ртов.
— Скоро будут пирожные? — спросил он.
Диего фыркнул, как еж:
— Пирожные! Будут пирожные. Всем будут. Во-о-от такие будут! В три обхвата. Миндальные!
— Сколько штук?
— Двадцать четыре, сколько же еще. Каждому по одной минус, естественно, Джекоб и Абби. Первая мне на пробу: помру — не помру…
— Сделай двадцать семь.
— Думаешь, Питер вернется сегодня?
— Обязан думать. Двадцать семь, я сказал.
— Кому праздник, а кому одна морока. День рожденья! Я в восторге.
— Морока, а придется еще поработать, — сказал Стефан.
— Что еще на мою голову?
— Жидкость для снятия накипи. Фукуда просит.
— Только не сегодня! — взвыл Диего. — Мне из-за этого праздника и так полночи не спать.
— А я и не говорю, что сегодня. Но завтра — обязательно… Кстати, у тебя последнее время реактивы не пропадали?
— С чего это вдруг?
— Да так. Просто спросил.
Диего замахал руками столь решительно, что стало очевидно: в порче лозунга гомункулус не виноват. В общем, и неудивительно. Так грубо они не работают. Тогда кто из них? Хорошо бы дознаться, пока не плеснули в лицо из-за угла.
— Чтобы завтра была жидкость! — сказал Стефан. — Понял меня? Работай.
Он навестил Зою и убедился, что дело движется. Зоя плакала ночами, но шила быстро, добротно и экономно. Одежды пассажиров «Декарта», пригодной для перелицовки в робы, должно было хватить еще на несколько лет: переселенцы везли с собою непомерные вороха, целые груды одежды! Ее удалось сохранить: Диего разработал противогнилостный состав и поубивал моль.
Указаний здесь не требовалось. Стефан потоптался без толку. Он знал, что Зоя способна на большее, чем шитье и рутинное обслуживание «Ламме», но большего он ей предложить не мог. Мозгов не хватало, но куда больше не хватало рабочих рук. Однажды Стефан взял на себя труд разъяснить: Зое еще повезло, что она не попала ни в добытчики торфа, ни в строительную бригаду.
Благодарности он не ждал, но вспышке ненависти удивился.
В пассажирском салоне, ярко освещенном по случаю остановки синтезатора, Донна натаскивала малышей. Их было четверо — младших в возрасте до пяти лет, непригодных к физической работе, кому Стефан в конце концов нашел занятие, оторвав от бесконечных глупых игр. Здесь давно не играли. Здесь под началом Донны вызревала резервная смена специалистов, шуршала бумага чертежей и схем, по ней водили пальцами, тонко кашлял простуженный Аксель и надоедливо, по-заученному лепетала маленькая Юта: «…втолой вспомогательный контул охлаздения леактола соплягается с авалийной следяссей системой последством клиогенных клапанов, ласполозенных в авалийных лазах тлетьего и седьмого голизонтов…» «Соплягается!» — поморщился, входя, Стефан. Смеяться было не над чем: двухлетняя малышка так и не сумела преодолеть логопедический дефект. Терпеливая Маргарет нашла этому объяснение, она собирала бесценный наблюдательный материал, не в силах объяснить, для кого и зачем. Стефан не препятствовал.
— Как успехи? — бодро спросил он.
Заботу не оценили — Юта тут же сбилась, понесла чушь и, одернутая, замолчала, готовая разреветься. Это был ее коронный номер. Игорь, Аксель и Синтия испуганно замерли. Худенькая анемичная Донна (ее дразнили «шкилетиной», с чем Стефан внутренне соглашался — бледная же на фиг, прозрачная!), давая отчет, пожала остренькими плечиками: продвигаемся, мол, что мешаешь.
Он выслушал, и, конечно, следовало бы остаться, поэкзаменовать будущих экспертов по корабельным системам, выразив обычное неудовольствие поверхностным усвоением материала, а главное, спросить, не ожила ли связь с группой Питера — просто так, показа заботы ради, — но на этот раз Стефан пренебрег. Связи не было, он это знал. Оживи вдруг связь — через пять минут об этом стало бы известно всем и каждому.
— Донна, — сказал Стефан, — тебе нужно чаще бывать на солнце. Нельзя себя хоронить. И вредно.
— Спасибо. — Донна чуть усмехнулась. — Оно нас убивает, это солнце.
— Оно и здесь нас убивает. То есть я хотел сказать, что уродует. Ты все же выходи иногда на воздух.
— Спасибо за заботу. Если, конечно, это совет, а не приказ.
— Пока совет, — сухо сказал Стефан. — Все. Работайте.
Он прекрасно слышал, как за тонкой переборкой позади него облегченно выдохнул Игорь, как неудержимо раскашлялся забывший в его присутствии о кашле Аксель, а Синтия вдруг прыснула неизвестно почему — что-то такое ей показалось забавным… Зауряднейшая реакция подчиненных на начальство — но нет надежности. Кончилась. А без запаса надежности нет перспективы… Стефан покусал губы. Знать бы: зачем Донне «глаз»? С кем она — с Питером?
Потом, потом…
Он сердечно поприветствовал Петру, попавшуюся навстречу с мусорной щеткой в руках. Поздравил, похвалил работу. Кругленькая, пухленькая Петра расцвела. Пол был нечист, но Стефан закрыл на это глаза — заставить Петру трудиться целеустремленно и последовательно еще никому не удавалось. Порхающий характер, вечно на подхвате. Очень добродушная, жалостливая, безвредный мотылек… Друг всем и каждому, а значит, бесполезный друг. Годится разве что в прачки. Ладно и так.
Он был один, и следовало с этим смириться. Одиночество особенно ощущалось внутри корабля, но корабль давал и защиту. Он был личной крепостью Стефана, облазившего сверху донизу каждый лаз и знавшего на ощупь многое из того, что Донна и другие знали лишь по чертежам. И места в этой крепости хватало всем. Корабль был велик, ненормально огромен для кучки выживших детей. Стоило подняться на один горизонт, как звуки пропали. Стефан слышал только шаги, и эти шаги были его собственными. Иногда, но редко-редко и то лишь затаив дыхание, можно было уловить легкий треск, шелест или поскрипыванье — собственные звуки корабля, возникающие от старения металла. Когда-то ватная тишина пустых горизонтов угнетала Стефана. Теперь он привык.
