Роберт Хайнлайн - Весь Хайнлайн. Свободное владение Фарнхэма

Сам Теобальд не будет знать о своем происхождении либо совсем ничего, либо очень мало — до тех пор, пока не станет взрослым. Возможно, он вообще не проявит особого интереса и ничто специально не привлечет его внимания к проблеме собственного происхождения, пока Бальди не достигнет приблизительно того возраста, в котором Мордан заставил Феликса проникнуться значением генетических вопросов.

Это было бы лучше всего. Схема унаследованных человеком характеристик важна для последующих поколений, и не понимать этого нельзя, однако избыточные познания в этой области влекли за собой слишком много раздумий, которые могли стать для человека проклятием. Взять хоть Клиффа — он едва совсем было не рехнулся от чрезмерных размышлений о собственных прадедах. Ну, от этого Марион его вылечила.

Нет, в самом деле, нехорошо это — слишком много рассуждать о подобных вещах. Еще не так давно Гамильтон и сам говорил слишком много — и до сих пор не переставал об этом жалеть. Он советовался с Морданом о том, следует ли Филлис иметь еще детей — после появления девочки, разумеется. Они с Филлис не пришли на этот счет к согласию. К неудовольствию Феликса, арбитр поддержал его жену.

— С моей точки зрения, вам необходимо иметь по крайней мере четверых детей, а еще лучше — шестерых. Можно и больше, но у нас не хватит времени, чтобы должным образом провести селекцию для такого количества.

Гамильтон чуть было не взорвался.

— Не слишком ли легко вы строите планы — для других? А как насчет собственного вклада? Вы и сами в достаточной степени принадлежите к элитной линии — так что же? Откуда этот односторонний подход?

— Я не воздерживался от вклада, — с неизменной благожелательностью возразил Мордан. — Моя плазма депонирована и при необходимости доступна. А моя карта известна каждому арбитру в стране.

— Однако вы лично отнюдь не переусердствовали в обзаведении детьми.

— Нет — ваша правда. У нас с Мартой так много детей в округе и еще столько же на подходе, что вряд ли нам хватило бы времени заниматься одним.

За этими витиеватыми словами Гамильтон что-то почуял.

— Скажите, вы с Мартой женаты — или нет?

— Да. Двадцать три года.

— Но тогда… но почему…

— Мы не можем — ровным голосом, лишь чуть-чуть отличавшимся от обычного спокойного тона, проговорил Мордан. — Марта — мутант… Она стерильна.

При мысли о том, что его длинный язык заставил друга так глубоко раскрыться, у Гамильтона вспыхнули уши. До сих пор он и помыслить не мог, что Клода с Мартой связывают супружеские отношения; она обращалась к мужу, называя его не иначе как шефом, в их разговорах не проскальзывало ни единого ласкового слова, взаимная близость вообще никак не проявлялась в их поведении. И все же многое теперь становилось понятным: и тесное сотрудничество между техником и синтетистом, и обращение Мордана к генетике после того, как он блестяще начал карьеру в общественной администрации, и его напряженный, отеческий интерес к подопечным.

До Гамильтона лишь сейчас дошло, что Клод и Марта почти в такой же степени являются родителями Теобальда, как и они с Филлис, — приемные родители, крестные родители… Родители-посредники, может быть. Они были родителями-посредниками сотен тысяч — Феликс представления не имел о точном числе. Мысль эта его потрясла.

Впрочем, все эти размышления и воспоминания ничуть не продвигали работу, а сегодня Гамильтону нужно было вернуться домой пораньше — из-за Теобальда. Он повернулся к столу. На глаза ему попалась записка — от себя к себе. Хм-м-м… придется этим заняться. Лучше всего — поговорить с Каррузерсом. Феликс потянулся к телефону.

— Шеф?

— Да, Феликс.

— Недавно я разговаривал с доктором Торгсеном, и у меня мелькнула идея… может быть, не столь уж существенная…

— Выкладывайте.

Погода на далеком Плутоне холодная. Даже на солнечной стороне температура редко поднимается выше восемнадцати градусов от абсолютного ноля — по шкале Кельвина. И это — в полдень, на месте, открытом солнцу. Воздействию столь сильного холода в тамошних обсерваториях подвергается немало механизмов. Машины, работающие на Земле, не смогут действовать на Плутоне — и наоборот. Законы физики неизменны, но характеристики материалов с температурой меняются; самый простой пример — вода и лед.

Смазочное масло при столь низких температурах превращается в сухой порошок. Сталь перестает быть сталью. Прежде чем был покорен Плутон, ученым пришлось изобрести новые технологии.

И не только для движущихся частей, но и для неподвижных тоже — таких, как электрическое оборудование, которое, в числе прочих факторов, зависит от сопротивления проводников. Так вот, крайний холод существенно снижает электрическое сопротивление материалов. При тринадцати градусах выше абсолютного ноля по шкале Кельвина свинец становится сверхпроводником, лишенным вообще какого бы то ни было сопротивления. Электрический ток, возбужденный в таком свинце, будет, по всей видимости, циркулировать вечно, не затухая.

Можно было бы упомянуть и о многих других особенностях, однако в эти подробности Гамильтон вникать не стал, уверенный, что такой блестящий синтетист, как его шеф, знает все основные факты. Главный факт был следующий: Плутон, отличная природная лаборатория для низкотемпературных исследований, не только непосредственно для нужд самих обсерваторий, но и в любых других целях.

Одна из классических трудностей в науке состоит в том, что исследователь размышляет об объектах, инструменты для изучения которых еще не изобретены. Чуть ли не век генетика топталась на месте, пока успехи ультрамикроскопии не позволили рассмотреть ген. И вот теперь необычные свойства сверхпроводников — или почти сверхпроводников — открыли перед физиками возможность создания приборов, чувствительность которых превзошла все доселе известное.

Доктор Торгсен и его коллеги пользовались новейшими звездными болометрами — и по сравнению с плодами их трудов все ранее выполненные исследования казались не более чем приблизительными, грубыми догадками. Уверяли, будто при помощи подобной аппаратуры можно даже измерить тепло покрасневшей щеки на расстоянии в десяток парсеков. А в распоряжении колонии на Плутоне появился теперь даже такой приемник электромагнитных излучений, который — временами — позволял принимать послания с Земли, если Великое Яйцо улыбалось, а все остальные держали пальцы скрещенными.

А ведь и телепатия, если она имеет физическую природу — что бы там ни означало слово «физический», — должна обнаруживаться при помощи какого-либо прибора. То, что такой прибор должен быть крайне чувствителен, казалось очевидным заранее; следовательно, Плутон — идеальное место для подобных исследований. Существовал и намек на то, что идея была не совсем призрачной. Некий прибор — Гамильтон не мог вспомнить, как именно он назывался, — был усовершенствован на Плутоне, работал вполне удовлетворительно, а потом вдруг стал давать сбои, когда разработчики решили продемонстрировать свое детище группе коллег. Оказалось, он был слишком чувствителен к присутствию живых людей.