Владимир Немцов - Избранные сочинения в 2 томах. Том 2

«Сепию выпускает, как каракатица, — думал Вадим, сидя на высокой неудобной табуретке и легонько покачиваясь. — Научный туман. Интересно, что за этим кроется?»

— Вы имеете что-нибудь возразить? — насмешливо осведомился Литовцев, заметив его нетерпеливое движение. — По поводу дисперсности или…

— Нет, по поводу вашего метода доказательства. Вы прекрасно понимаете, что в этой технике я абсолютный невежда. Так зачем же…

— Именно затем, чтобы напомнить вам об этом. — Литовцев нагнулся, вытер руки полотенцем, висевшим под столом, и заговорил уже другим тоном: — Теперь по существу. Мне Александр Петрович изволил сообщить, что вы автор нескольких изобретений?

Опустив голову, Вадим пробормотал, что изобретения у него действительно есть, но незначительные, касающиеся лишь узко специальной техники.

— Это неважно, — перебил его Литовцев. — Сделали вы какое-либо открытие или создали прибор, все равно это ваш труд, любимое детище. Могли бы вы допустить, чтобы при первых испытаниях оно погибло?

Вадим вспомнил испытания своей маленькой радиостанции, которая чуть было не оказалась погребенной под грудой камней от взорванной скалы, и ответил отрицательно.

Валентин Игнатьевич удовлетворенно погладил вспотевшую лысинку.

— Вот видите, мы уже находим общий язык. Теперь поставьте себя на мое место, но учтите: вы работали с товарищем, он соавтор изобретения, причем по болезни не может приехать на испытания. Будете ли вы рисковать его добрым именем, многолетним трудом, всем, что вам обоим дорого?

— Но почему же «рисковать»?

— Потому что сейчас самая неподходящая обстановка для ответственных испытаний, от которых зависит будущее нового материала. Авария за аварией, а чем они вызваны — неизвестно.

— Однако начальник строительства не хочет откладывать испытания. Ему виднее. Значит, опасаться нечего.

Валентин Игнатьевич притворно вздохнул.

— Я очень уважаю Александра Петровича, но опасаюсь его неоправданного оптимизма. — Он вытащил из кармана яблоко и ножичком стал срезать кожуру. — Уж очень неудобно спорить с Александром Петровичем. Но мне бы очень хотелось отложить испытания, пока не разрядится атмосфера, пока не выяснятся причины аварий. У вас все приборы подготовлены?

— Все.

— Счетчики? Датчики? Термисторы там разные?.. Все до одного? — И когда Багрецов вновь подтвердил, Литовцев дочистил яблоко, слез со стола и, пожимая плечами, сказал: — Ну что ж, так и порешим. Боюсь за Даркова, как бы он не узнал о катастрофе.

— Опять катастрофа? — удивленно воскликнул Вадим. — Разве вы не верите в свою работу?

— Верю, но в данных условиях я не могу защитить ее от случайностей. — Он отрезал от яблока тонкие ломтики и с наслаждением отправлял в рот. — Кстати, вы живете в одной комнате с Алешей. Как там себя чувствуете?

Багрецов округлил глаза:

— Обыкновенно. Как же иначе?

— Не знаю, но я бы всегда чувствовал, что он чужой. Всю сознательную жизнь он воспитывался в капиталистическом лагере, далеко от советской земли. Там ему прививали свои взгляды, свои привычки. Ведь ребенок что воск. Мало ли что из него можно сделать, чему научить.

Багрецов резко отодвинул в сторону табуретку:

— Не обижайтесь на меня, Валентин Игнатьевич. Меня тоже многому учили. Скажем, честности и прямоте. Почему вы не говорите со мной откровенно, а вот уже второй день намекаете на какие-то подозрительные дела Алексея? Я ему тоже не очень верю, но вы упорно их связываете с авариями…

Оглянувшись на дверь, Литовцев приложил палец к губам и укоризненно покачал головой:

— Кто же о таких вещах кричит? А кроме того, у вас болезненное воображение, юноша. Пейте бром. Вы превратно поняли мои слова и сделали нелепые выводы. Поговорите об этом с Алешей, — добавил он с кривой усмешкой.

Выйдя из лаборатории, Багрецов встряхнул головой, будто вынырнул из-под воды, зажмурился от солнца и долго так стоял, с закрытыми глазами, вспоминая до мельчайших подробностей весь разговор с Литовцевым. Неужели тот прав — болезненное воображение?

Завтра с утра должны начаться испытания. Алексей все еще никак не мог закончить осветительную проводку, которая пойдет внутри будущей стены. Багрецов давно уже проверил генераторы, подготовил приборы, но не уходил, боясь оставить Алексея одного. Для себя Вадим объяснял это контролем за его работой, — монтер он неопытный, приходится помогать, — однако нет-нет да и вспомнится кусок провода, найденный у лопнувшего пластмассового патрубка, катушка в монтерском ящике… Все еще помнились слова Валентина Игнатьевича: «Ребенок что воск. Мало ли что из него можно сделать, чему научить».

Вадим злился на свою неблагодарную роль, брал у Алексея конец провода и, протаскивая его сквозь изоляционную трубку, кричал:

— Держи крепче. Да прямее, прямее! Неужели тебя даже этому не научили?

Алексей оправдывался, говорил, что здесь, на курсах, ему не приходилось иметь дело с такими проводами и трубками, но он, конечно, научится.

— Да я не о том, — раздраженно говорил Вадим. — Такие вещи и ребенок должен понимать. Там, где ты был, наверное, что-нибудь делал? Учился? Какая была твоя последняя профессия?

— Учился. Как быть шпион, диверсант.

Вадим побледнел, потом лицо его залилось краской. Он решил, что Алексей издевается над ним. «Наверное, заметил, что я не оставляю его одного. Как это все противно, тошно!»

Не глядя на Алексея, Вадим зашагал на противоположную от него сторону и там скрылся за щитами-пластинами конденсаторов. Если бы он посмотрел на растерянное лицо Алексея, он не увидел бы в нем ни капли усмешки, издевки; ведь тот говорил правду.

Глава 9. ЕЩЕ НЕСКОЛЬКО СТРАНИЦ ИЗ ПРИКЛЮЧЕНЧЕСКОГО РОМАНА

Одиноко сидела Надя в «мертвом саду», ждала, что вот-вот хрустнет стеклянный стебель, со звоном упадет на землю окоченевший лист и в просвете между деревьями появится Алексей.

Она должна говорить с ним, но ни взглядом, ни словом, ничем нельзя показать, что ждет этой встречи, что места себе не находит, страдая от непонятного и злого волнения, которое не в силах перебороть. В эти минуты Надя ненавидела себя, и больше всего за то, что искала оправдания несвойственным ей поступкам. Ну когда это было, чтобы она целый час мерзла на скамейке, даже не зная, придет он или не придет?! Ведь это неслыханное унижение! Такого с ней еще никогда не бывало. И Надя объясняла столь невероятный поступок обыкновенным любопытством — интересно, мол, что дальше случилось с Алексеем и как он сумел вернуться домой? Ведь это же целый приключенческий роман, до таких романов Надя была охотницей. Впрочем, самая жгучая тайна, гениальнейшее хитросплетение событий, о чем мог бы рассказать Алексей, не заставили бы прийти Надю в «мертвый сад», где даже днем ей было неприятно. Нет, это все не то — наивные детские увертки.