Андрей Марченко - Империум. Антология к 400-летию Дома Романовых

– Я думаю, идея здравая! – высказал свое мнение Цветаев. – Если, конечно, Володя сумеет быстро завершить работу. Нужно же успеть подготовиться оппонентам…

– Давайте договоримся так, – резюмировал Муравьев. – У меня на столе эта работа должна быть в следующую пятницу. А в субботу примем решение. Давайте предварительно поставим в план эту «Русскую утопию», а если не получится, заменим чем-нибудь из резерва…

– Александр Платонович, если уж вы не хотите второй духовной дискуссии, поддержите меня в другом вопросе! – опять подал голос отец Василий. – Нельзя ли все-таки прекратить в столовой готовить скоромную пищу? Я понимаю, что не все гимназисты постятся, да и учителя… Но тем, кто держит пост, какой, понимаете, соблазн… Они же видят рядом своего товарища или особенно, извините, педагога… Который только что учил их доброму и вечному, а теперь жует, извините, котлету. Ведь сказано: «А кто соблазнит одного из малых сих, верующих в Меня, тому лучше было бы, если бы повесили ему жерновный камень на шею и бросили ее в море!»

– Отец Василий, за стенами нашей гимназии мир, полный соблазнов, так стоит ли взращивать наших детей, как оранжерейные розы? Рано или поздно с соблазнами они столкнутся. Пусть учатся противостоять им уже сейчас. Да и велик ли подвиг поститься, если все вокруг делают то же самое? Но юноша, который устоит от соблазна взять котлету, хотя такая возможность у него есть, совершит победу над собой. А тем, кто склонен проигрывать, в помощь ваше наставническое слово.

Март 2013 года был пародией на весну. Ежась от холода, городовой у ворот Первой гимназии топтал сапогами снег и пытался сохранять бравый вид. Это ему удавалось неплохо. Во всяком случае, глядя на него из окна кабинета, директор гимназии Александр Платонович Муравьев убеждался, что хотя бы на этой улице идея порядка торжествует.

Гимназисты Боборыкин, Шольц, Талызин и Неучев вместе со студентом Маковским сидели в гараже Боборыкина, глядели на новенький двухцилиндровый чоппер BMW с никелированной передней вилкой и рассуждали о том, когда погода позволит начать мотоциклетный сезон. «Es ist kalt! Es ist sсhmutzig! Na-na-rara-rara!» – вторили погоде динамики стереосистемы. Мощный Telefunken крутил записи питерской группы Brandmauer, столпов тевтонского рока, самого популярного музыкального стиля среди образованной русской молодежи начала двадцать первого столетия.

Володя Мизинов не любил рок-музыки. Он любил классику. Поставив Рахманинова, он сделал звук потише и включил числитель. Сегодня нужно было закончить вступление к «Русской утопии». Тонкие пальцы скользили по клавишам, и на зеленом экране курсор медленно полз вправо, рождая строчки.

«Не будем спорить с тем, являлся ли генерал Корнилов спасителем Отечества: традиция канонизации данного исторического деятеля давно устоялась. Ныне она подвергается ревизии, но этот вопрос невозможно решить серьезно на уровне гимназической работы. Однако представим себе, что Корнилов не возглавил бы лично поход на Петроград! В своих воспоминаниях он оставил фразу о том, что должность главнокомандующего требовала его присутствия в Ставке, и некоторое время он колебался, что же опаснее – немцы или внутренняя смута. Первоначально он хотел поручить командование шедшими на Петроград войсками генералу Крымову. Что было бы, если бы Корнилов, единственный полководец, имеющий безусловное влияние на солдатские массы, остался в Ставке? Безусловно, Керенский при поддержке эсеров и эсдеков мог бы сохранить свою власть. Но, отмежевавшись от сил порядка, Керенский был бы вынужден через какое-то время сам уступить власть тем, кого традиционная историография относит к силам анархии. В этом случае история России пошла бы совершенно по-иному…»

Владимир Валерьянович Бестужев, как и всякий русский интеллигент, имел заветные темы, о которых мог говорить бесконечно. Но престарелый учитель истории вел замкнутый образ жизни – и говорить ему приходилось в основном на службе, во время уроков. С воспитанниками приготовительных классов.

Тема «Завершение Второй мировой войны» была для него одной из самых сокровенных. К уроку по этой теме он начинал готовиться загодя, за две зачастую недели. Подготовка, разумеется, состояла не в штудировании хрестоматий. Все подходящие к делу цитаты Бестужев давно знал наизусть. Владимир Валерьянович снова и снова обдумывал безупречную логику урока, подводящую к главной мысли. Он лишний раз оставался в подсобной комнате и просматривал картины для проектора, проговаривая про себя комментарии.

Это была не подготовка, а, скорее, предвкушение. В сущности, урок этот у Бестужева достиг совершенства своей формы лет восемь-десять назад и с той поры не менялся. Владимир Валерьянович этому не огорчался, называя себя здоровым консерватором.

«В мои года сложно переучиваться! – обычно говорил Бестужев молодым коллегам на разборе этого урока. – Хоть прогрессом я не манкирую, вношу что-то новое в каждую тему. Но здесь, согласитесь, не убавить, не прибавить!» И молодые коллеги соглашались: урок действительно достигал главной воспитательной цели. Причем важный эмоциональный вывод о гуманистическом характере Второй мировой войны со стороны русской армии делали сами учащиеся.

Накануне урока Бестужев раскрыл тетрадь в потертом кожаном переплете. План-конспекты уроков из этой тетради порядочно устарели. Но завтрашнее занятие – и старый учитель не без удовольствия отметил это еще раз – сохранялось в неизменном виде много лет. Мысль о постоянстве некоторых уроков, каким-то образом напоминавшая о существовании вечных ценностей Отечества Российского, была столь приятна, что хотелось к ней возвращаться еще и еще.

В сущности, глобальных событий, из которых надлежало делать столь же глобальные выводы, в жизни учителя Бестужева давно уже не было. Тем приятнее было присутствие маленьких, но по-своему важных событий, подтверждавших глобальные выводы, сделанные когда-то. К их числу принадлежали славные вехи русской истории, которые каждый год заново преподавал Владимир Валерьянович Бестужев очередному приготовительному классу.

Каждый год Пересвет и Челубей падали, пронзенные копьями друг друга. Каждый год удивленная шведская конница напарывалась на редуты Меншикова. Каждый год гренадеры Витгенштейна заставали остатки великой армии Наполеона у Березины. Суворов слал Потемкину хитрый рапорт со стен взятого Туртукая, воевода Боброк выводил на Куликово поле засадный полк, партизаны Давыдова пленяли французских мародеров, казаки Каледина лихим налетом брали Вену, а танки Шапошникова гулко стучали гусеницами по мостовым покинутого турками Константинополя.