Клиффорд Саймак - Театр теней: Фантастические рассказы

Счастье — вот первооснова. И горе — первооснова. И благодарность, возможно, в чуть меньшей степени. И доброта. И вероятно, ненависть — хотя мы с моим гостем никогда не имели с ней дела.

Быть может, братство.

Но доброта, счастье и братство — инструменты, не очень удобные в обращении, когда хотят добиться понимания по ка– кому-то конкретному вопросу, хотя в мире растений это может быть не так.

Приближалась осень, и я начал подумывать, как устроиться с моим гостем на зиму. Разумеется, я мог бы его держать в доме, но он не любил бывать в закрытом помещении.

Как-то вечером мы сидели вдвоем на ступеньках заднего крыльца, слушая первых сверчков за сезон.

Корабль спустился бесшумно. Я заметил его только тогда, когда он оказался на уровне деревьев. Он опустился вниз и приземлился как раз между моим домом и сараем.

Я слегка вздрогнул, но не испугался и, кажется, не очень удивился. Где-то в глубине души я все время интересовался: неужели товарищи и собратья растеньица так и не разыщут его в конце концов?

Корабль весь светился мерцающим светом. Из него вышли три растеньица, но странная вещь — ни дверей, ни люков не было, и растеньица как бы вышли из него сквозь стены, и они снова закрылись за ними.

Мое растеньице взяло меня за руку и потянуло слегка за собой, показывая, что хочет войти вместе со мной на корабль. Чтобы успокоить меня, оно начало изливать на меня мирные успокаивающие мысли. И все время, пока это продолжалось, я слушал разговор между моим растеньицем и тремя вновь прибывшими, но улавливал только какие-то неясные обрывки их беседы, едва ли осознавая, что ведется разговор, и, уж конечно, не понимая, о чем они говорят.

Потом мое растеньице встало рядом со мной, а трое сошедших с корабля подошли поближе. Они по очереди брали меня за руку и некоторое время смотрели на меня, благодаря за помощь и желая счастья.

То же самое сказало мое растеньице, а затем они вчетвером направились к кораблю и скрылись в нем.

Я стоял и смотрел, как корабль медленно уходит в ночь, до тех пор пока он не исчез из виду. И чувства благодарности и счастья постепенно меркли во мне, уступая чувству одиночества и печали. Я понял, что где-то там, наверху, есть большой корабль-матка, что в нем много других растеньиц, одно из которых жило со мной почти полгода, тогда как другие шесть его товарищей умерли под забором по соседству.

Я понял также, что это корабль-матка вычерпала плодородную землю с участка Пита Скиннера.

Наконец я перестал смотреть на небо. За сараем я увидел красоту желтой розы в цвету и опять подумал о первоосновах общения живых существ.

Я хотел знать, уж не используются ли счастье и доброта, а быть может, даже такие чувства, о которых мы, люди, еще не знаем, в мире растений так, как мы используем науки?

Ведь расцвел же розовый куст, когда я стал думать по-доброму о нем. А африканская фиалка? Разве она не обрела новую жизнь в человеческой доброте?

Вам это может показаться удивительной несуразицей, но такой феномен не так уж нов или неизвестен. Есть люди, которые умеют получить с грядки или сада все, что захотят. О таких говорят, что у них дома живет зеленый помощник — мальчик с пальчик.

И может быть, наличие зеленого помощника, мальчика с пальчик, зависит не столько от умения или трудов, вкладываемых в растения, сколько от доброты и интереса, проявляемых к ним человеком?

В течение многих веков растительная жизнь на нашей планете воспринималась как нечто само собой разумеющееся. Все было легко и просто. В целом растениям уделялось мало любви. Их сажали или сеяли. Они росли. В должное время с них снимали урожай.

Иногда я спрашивал себя:

«А что, когда голод сожмет нашу перенаселенную планету в своих тисках, разве тогда не появится крайняя нужда в раскрытии секрета садоводческого искусства, тайны зеленого мальчика с пальчик?

Если доброта и любовь могут побудить растения производить в несколько раз больше обычной нормы, то неужели мы не возьмем доброту в качестве орудия, с помощью которого можно спасти Землю от голода?

Во сколько раз больше можно получить зерна, если фермер полюбит, скажем, выращиваемую пшеницу?»

Конечно, такой простой принцип вряд ли получит одобрение.

Во всяком случае, он не сработает, не сработает в потребляющем растения обществе.

Ибо как можно сохранить у растения убеждение, что вы его любите и испытываете к нему добрые чувства, когда из года в год доказываете, что ваш единственный интерес к нему сводится к тому, чтобы или съесть его, или сделать из него одежду, срубить на дрова.

Я прошел за сарай и встал возле желтой розы, стараясь найти ответ. Роза разволновалась подобно красивой женщине, которая знает, что ею восхищаются, однако никаких чувств от нее не исходило.

Благодарность и счастье исчезли, растворились. И ничего не осталось, кроме чувства тоски и одиночества.

Вот собачьи дети эти растительные пришельцы — растравили человека так, что он теперь не может спокойно съесть кашу на завтрак!

ПЫЛЬНАЯ ЗЕБРА

Ничего в доме нельзя человеку держать. Вечно все теряется, вечно все пропадает, а ты ищешь, перерываешь все вверх дном, на всех орешь, всех расспрашиваешь, подозреваешь.

И так в каждой семье.

Но запомните одно: не старайтесь выяснять, куда пропадают вещи, кто бы это мог взять их. И думать не думайте заниматься расследованием. Себе дороже станет!

Вот послушайте, какой случай был со мной.

Шел я с работы и купил по дороге лист почтовых марок — хотел разослать чеки, оплатить месячные счета. Но только я сел заполнять чеки, как ввалились супруги Мардж и Льюис Шоу. Льюиса я недолюбливаю, да и он меня едва выносит. Но Мардж с Элен добрые подруги; они заболтались, и чета Шоу проторчала у нас весь вечер.

Льюис рассказывал мне, чем он занимается в своей исследовательской лаборатории. Я пытался заговорить о другом, но он все долбил одно и то же. Думает, наверно, что раз сам увлекается, то и другие должны интересоваться его работой. А я в электронике ничего не смыслю, микромодуль от микроскопа не отличу.

Унылый был вечер, и что хуже всего, мне и заикнуться об этом было нельзя. Элен тотчас бы на меня набросилась, стала бы говорить, что я бирюк.

И вот на следующий день я пошел после обеда в свой кабинет заполнять чеки и, разумеется, обнаружил, что марки пропали.

Я оставил марки на письменном столе, но теперь на столе не было ничего, кроме кубика: хотя юный Билл не интересовался кубиками уже несколько лет, они время от времени все еще оказывались в самых неподходящих местах.