Владимир Немцов - Избранные сочинения в 2 томах. Том 2

— Не ваша забота, — буркнул Литовцев, отходя в сторону.

— Как не моя? — искренне удивился Вадим. — А чья же?

Литовцев стукнул палкой о землю и резко повернулся к Васильеву:

— Александр Петрович, объясните ему, пожалуйста. Я не затем сюда приехал, чтобы пререкаться по пустякам с заносчивыми молодыми людьми.

Васильев не хотел вмешиваться в разговор. «Возможно, Багрецов ошибается, действительно прибор надо заменить, однако же правда пока на его стороне».

Валентин Игнатьевич, будто читая мысли Васильева, сразу переменил тон, заговорил с ласковой укоризной:

— Если уж вы так настаиваете, дорогой мой юный коллега, придется объяснить, как говорили латиняне «аб ово», то есть «от яйца», или «с самого начала». Мы с Александром Петровичем не новички в науке. Десятки штанов просидели в научных институтах. Опыт кое-какой приобрели. А отсюда — вы это должны понимать, Вадим Сергеевич, — мы часто пользуемся интуицией. Я, например, уверен, хотя и не могу сейчас доказать, что в данном случае нужна большая точность измерений. В конце концов, у меня могут быть и другие соображения, которые заставляют требовать замены прибора. Вы в шахматы играете?

Багрецов, понурившись, рыл носком ботинка землю. На вопрос Литовцева вскинул голову:

— Сейчас нет. В детстве увлекался.

— Этого достаточно. Тогда вам понятно, что я могу заранее предполагать, как сложится партия. Но все зависит от противника, какой ход он выберет, чем пойдет — пешкой или конем? Противник у нас общий — неподатливая природа. Вот и здесь, — Литовцев палкой указал на темнеющую массу стройкомбайна, — она тоже сопротивляется. Мы решили пойти конем — выгнать воду из стен высокочастотными генераторами, а природа отвечает ходом слона — новой угрозой, что стена вспучится или осядет. А почему? По самой простой причине — мы, допустим, пренебрегли проходной пешкой, как и сейчас ничтожнейшими остатками влаги. Все это сознательно утрирую, но так яснее. У меня больше опыта, чем у вас, Вадим Сергеевич, и я заранее предугадываю возможную угрозу. Вижу, где она назревает, а потому мы с Александром Петровичем имеем право кое-чем и пожертвовать. В данном случае несколькими днями, пока не пришлют новый прибор. Каждому свое, — Валентин Игнатьевич с сожалением развел руками. — Тут уж ничего не поделаешь. Как говорили латиняне, «что дозволено Юпитеру, то не дозволено быку». Не огорчайтесь, мой юный коллега. Все мы были молоды и многого не понимали.

— Опять не согласен, — упрямо сказал Багрецов. — Я могу переделать прибор, отключить шунт для повышения чувствительности, проверить по стрелочным приборам, вмонтированным в контрольный пульт. Могу приспособить для этой цели осциллограф. Найду метод определения нужных параметров с помощью изотопов, меченых атомов, В конце концов любыми техническими средствами докажу, что прибор показывает точно. Я очень уважаю вас, Валентин Игнатьевич, боюсь показаться дерзким, но вы совсем не знаете приборов. У каждого из них есть паспорт, где указаны и точность, и допустимая погрешность при разных частотах, и пределы измерений. Хотите, я сейчас принесу все паспорта? Мы тогда договоримся, как лучше наладить измерения.

Литовцев безнадежно махнул рукой:

— Тащите. В первый раз встречаюсь с таким упрямством! — И после того, как Багрецов растворился в темноте, раздраженно заметил: — Сочувствую вам, Александр Петрович, трудно быть начальником строительства. Попробуй найди с такими всезнайками общий язык! — он большим пальцем показал через плечо. — То ли дело в лаборатории. Я бы его минуты не держал у себя. Критика вещь полезная, но невольно вспомнишь и Горация: «Эст модус ин ребус», то есть, извините, «всему есть мера». Да разве кто из моих сотрудников — слава богу, кандидаты, аспиранты, не этому чета — осмелился бы на подобный выпад? Черт знает что! Как мы воспитываем нашу молодежь!

— Смотря где, Валентин Игнатьевич, — медленно с расстановкой проговорил Васильев. — Бывают и вывихи. В вашей лаборатории народ вышколенный, не то что в других.

— Не жалуюсь, Александр Петрович, не жалуюсь.

Охотно верю. А я терпеть не могу школяров. В исследовательском институте им делать нечего. Вот такие, думающие, инициативные, вроде Багрецова, мне куда милей. — Васильев посмотрел на часы. — Простите, Валентин Игнатьевич, я должен сейчас по радио говорить с Москвой. Насчет прибора решайте сами. Итак — до утра!

На холодной железной лесенке стройкомбайна, плотно-плотно запахнувши ватник, сидел Алексей, ждал, когда освободится отец. Заметив, что тот уже распрощался с Литовцевым, поднялся и устало пошел навстречу. Подыскивая слова, он рассказал, как чуть не ударил Макушкина.

— Надо уметь держаться, Алексей, — глубоко вздохнув, сказал Александр Петрович. — Куда мне девать тебя? С Багрецовым работать не смог. Теперь история с Макушкиным. Такой помощник ему не нужен.

— Значит, никому не нужен? — сказал Алексей с горечью. — Неправда, отец. Макушкин не может понимать, Багрецов не может. Никто не может. Пойми ты! Ты должен понимать. Не хочу быть чужим. Ты мне говорил, здесь… надо помогать… Работай подсобный рабочий. Я хотел… подсобный рабочий.

Васильев крепко обнял его за плечи и, так шагая до самого крыльца домика управления, мягко увещевал, говоря, что подсобный или «разнорабочий» это не профессия для молодого человека. Хочешь быть монтером — пожалуйста, учись, работай. А лучше всего пока только учиться, кончить школу, а там дороги тебе не заказаны.

Отца своего Алексей любил, как может любить человек, у которого долго не было ни близких, ни родных, ни друзей, ни товарищей. Он слушался его беспрекословно, угадывал малейшее желание, повиновался всегда, но сейчас воспротивился.

— Не можно отнимать… джаб, работа, — сказал он, останавливаясь возле двери.

— Об этом мы еще дома поговорим, — сказал Васильев, открывая дверь. — Заходи попозже. Мариам кое-что прислала.

Пусто, одиноко на строительной площадке. Лишь неподалеку от стройкомбайна, в освещенном кругу у стола с приборами, маячила фигура Литовцева. В своем пальто рыжевато-красного цвета он напоминал лису, попавшую в свет автомобильных фар, будто также боялся выскочить из круга.

«Васильев на стороне Багрецова, — думал он раздраженно. — Багрецов, конечно, пешка в сравнении с ним, «королем лидарита», но пешка-то грозится стать проходной». Настроение Валентина Игнатьевича окончательно испортилось от пронизывающего холодного ветра и сырости. Нос покраснел, пальцы замерзли. Пришлось повесить палку на руку и тем самым лишиться удобной опоры.

— Да куда же этот Багрецов запропал? — воскликнул Валентин Игнатьевич, завидев приближающегося Алексея. — Оставил меня сторожем. Мальчика тоже нашел. Безобразие!