Роберт Силверберг - Сын человеческий (сборник)

— Кто-то же должен их лечить. По-твоему, гамма может получить диплом врача?

— Шарлатан какой-нибудь, наверное, а не врач. Рекламная мина, подумать только! Что это за врач, который так грубо навязывается?

— Врач из Гамма-тауна. Естественно, он шарлатан. Хороший врач, но шарлатан. Влип в какую-то историю с регенерацией органов несколько лет назад. Лишился лицензии.

— Разве здесь не нужна лицензия?

— Здесь ничего не нужно. Говорят, он хоть и эксцентричен, но всерьез предан своему делу. Может, хочешь встретиться с ним?

— Нет-нет. Кто такие слоубиманы?

— Слоуби — это такой наркотик, его принимают многие гаммы, — говорит Лилит. — Думаю, скоро ты сам увидишь слоубимана.

— А стэкеры?

— У них что-то не в порядке с мозгом. Отмирание мозжечка.

— Отвердевшие?

— Болезнь мускулов. Отвердение мышц, или что-то в этом роде, точно не знаю. Профессиональное заболевание гамм.

Я хмурюсь. Интересно, знает ли об этом отец? Он должен отвечать за качество своей продукции. Если гаммы подвержены столь загадочным заболеваниям…

— А вот и слоубиман, — говорит Лилит.

По улице навстречу нам движется андроид. Плывет, дрейфует, скользит, кружится в вальсе, страшно медленно, как вытекающая из разбитой банки патока. Глаза сузились в щелочки, на лице застыло мечтательное выражение, руки распростерты, пальцы расслабленно свисают. Движется с видимым трудом, словно через атмосферу Юпитера. На нем только обмотанный вокруг бедер кусок ткани, но, несмотря на холодный вечерний воздух, он весь лоснится от пота. Бормочет что-то себе под нос. Часа, наверное, через четыре он приближается к нам вплотную. Тормозит, откидывает назад голову, упирает руки в бока. Молчит. Целую минуту. Наконец хриплым вибрирующим голосом произносит с жутковатой неспешностью:

— Аль…фы…при…вет…аль…фы…пре…крас…ные…аль…фы.

— Проходи, не задерживайся, — говорит ему Лилит.

Сначала никакой реакции. Потом лицо его рассыпается на кусочки. Невыразимая грусть. Неуклюжим клоунским жестом поднимает левую руку, касается лба, рука медленно плывет к груди, ниже — к паху. Тот же знак, но в обратном порядке — что бы это значило? Трагическим тоном он выдавливает из себя:

— Я…люб…лю…альф…пре…красн…сные…аль…фы.

— Что это за наркотик? — спрашиваю я у Лилит.

— Замедляет восприятие времени, — говорит она. — Минута становится часом. Таким образом они растягивают часы своего отдыха. Конечно, им кажется, что мы порхаем вокруг них, как колибри. Обычно слоубиманы стараются держаться вместе. Получается, будто между сменами проходит несколько дней.

— Это опасный наркотик.

— Отнимает час жизни за каждые два часа своего действия, — говорит она.

— Гамм такое соотношение устраивает. Почему бы не пожертвовать одним объективным часом ради двух-трех субъективных дней?

— Но это же сказывается на работоспособности!

— В свое свободное время гаммы имеют право заниматься всем чем угодно, разве на так, Альфа Прыгун? Не станешь же ты утверждать, что они — только собственность и что любой вред, который им взбредет в голову причинить себе, — это преступление против владельца?

— Нет-нет. Конечно же нет, Альфа Мезон.

— А я ни в чем тебя и не обвиняю, — говорит Лилит.

Слоубиман бессмысленно кружит вокруг нас, напевно бормоча настолько медленно, что слоги не соединяются в слова, и я перестаю его понимать. Он останавливается. Губы его бесконечно медленно раздвигаются в холодной улыбке. Сначала мне кажется, что это угрожающий оскал. Бесформенной массивной грудой он опускается на колени, поднимает руку со скрюченными пальцами. Рука указывает на грудь Лилит. Мы застыли неподвижно.

Наконец я разбираю, что бормочет гамма:

— А…А…А…А…А…Г…А…А…Ц…А…А…У…

— Что он пытается сказать?

— Ничего существенного, — отмахивается Лилит.

Она отступает в сторону от тянущейся к ней руки. На лице гаммы улыбка сменяется озадаченной гримасой. Он оскорблен в лучших чувствах. В напевном бормотании появляются вопросительные нотки:

— А…У…А…А…У…Г…А…У…Ц…А…У…У…

Сзади слышится медленное шарканье. Приближается второй слоубиман, точнее слоубиманка, — девушка в длинном плаще, скрепленном у горла застежкой и волочащемся сзади на несколько метров, но не прикрывающем ничего. Ее волосы выкрашены в зеленый и стоят торчком, напоминая по форме тиару. Ее изможденное лицо кажется мертвенно-бледным, веки опущены, глаз почти не видно. Кожа блестит от пота. Она подплывает к нашему приятелю и что-то говорит ему неожиданно грохочущим басом. Он сонно отвечает. Я ничего не могу разобрать. Это из-за наркотика-замедлителя, или они говорят на каком-то своем жаргоне? Мне кажется, сейчас произойдет что-то ужасное.

— Может, нам лучше уйти? — трогаю я Лилит за локоть.

Она мотает головой:

— Стой и смотри.

Слоубиманы кружатся в гротескном танце. Соприкасаются кончики пальцев, поднимаются и опускаются колени. Гавот мраморных статуй. Менуэт слоновьих чучел.

Они негромко, проникновенно воркуют, продолжая кружиться. Наш первый знакомый запутался в длинном плаще девушки. Она кружится вокруг него, он стоит неподвижно. Плащ рвется с треском, и девушка остается обнаженной посреди улицы. На груди у нее на зеленом шнурке висит нож в чехле. Вся спина ее исполосована шрамами. Экзекуция? Флагеллантство? Нагота возбуждает ее. Я вижу, как поднимаются и затвердевают соски, словно в замедленной съемке. Мужчина уже стоит к ней вплотную. С мучительной неспешностью он протягивает руку и вынимает нож из чехла. Так же медленно он касается девушки кончиком лезвия в знакомой последовательности: пах-грудь-лоб. Священный знак. Мы с Лилит прижались к стене у входа в приемную врача. Мне не нравится этот нож.

— Давай я заберу у него нож, — говорю я.

— Нет-нет. Ты здесь только гость. Это не твое дело.

— Лилит, тогда давай уйдем.

— Подожди. Смотри.

Наш приятель снова заводит свою песню. Опять одни буквы:

— У…Ц…А…У…Ц…Г…У…Ц…Ц…

Рука с ножом отходит назад, потом медленно устремляется вперед. Лезвие нацелено в живот девушки. Судя по тому, как напряглись мускулы гамм, удар будет нанесен в полную силу, это не фрагмент их танцевального ритуала. Когда кончик ножа оказывается в нескольких сантиметрах от кожи девушки, я срываюсь с места и выхватываю нож.

Гамма издает стон.

Девушка еще не понимает, что спасена. У нее вырывается низкий, вибрирующий рев — наверное, крик ужаса. Она опускается на землю, зажав одну руку между ног, второй прикрывая грудь. Ее начинают сотрясать медленные конвульсии.