Алексей Корепанов - Мы новый мир построим...

– А как же. – Гусев показал на стол, где лежала книга. «Стажеры». – Впечатляюще. Особенно когда вода в цветочной вазе закипела. Ты все это выдумал, да?

– Это за меня выдумали. Ну вот, считай, что Дверь – это гигантская флюктуация. Хотя, какая разница, Алексей? Я же говорю: знать нам не дано... да и зачем? Мы здесь – вот и все. Дверь это Дверь. Окно это окно. Всякие дальнейшие рассуждения по этому поводу есть вредное напряжение ума, который есть эманация тела, которое есть выдумка ума.

Гусев крепко потер руками щеки, вновь, исподлобья, взглянул на Жилина:

– А ты назад не пробовал?

– Не пробовал, – жестко ответил Жилин, как топором отрубил.

Гусев расслабленно откинулся на спинку стула, пошарил глазами по потолку:

– Вот так-то, Ваня... Строили, строили – и построили... Зачем ты искать-то их стал, Ваня? Ничего другого в голову не пришло? Ты ж, как-никак, борец с преступным миром...

Жилин оторвался от подушки, сел прямо и словно окаменел. И голос у него стал каменным, холодным – но что там было, за камнем, за холодом?..

– Ты говоришь: «строили». Ты строил. И я строил. И, как ты очень точно подметил, – построили. Только что построили? – Жилин ссутулился, усмехнулся невесело. – Мне как-то в юности попалось на глаза одно высказывание Фомы Кемпийского, фламандского иеромонаха, средневекового мудреца, мистика. Вот что он говорил: «Чем больше я бываю среди людей, тем меньше чувствую себя человеком». Бог ты мой, да я готов был по глупости своей отроческой его зубами разорвать на мелкие кусочки. Да как же так можно о людях?! Душа твоя поповская, старорежимная, пессимист ты средневековый! И жалко его было – не дожил, не увидел, как человечество светлой дорогой шагает прямо в рай, и вот-вот наступит Великий Полдень... А вместо этого имеем теперь Страну Дураков в квадрате, и переделать ее не получится, Алексей. И ведь не просто дураки, а дураки полнейшие, не знают, зачем живут, в небо не смотрят, и в себя тоже... Быдло кругом... Идут в никуда...

Гусев прищурился:

– И ты решил их подтолкнуть, стажер на службе у будущего?

– Был стажером, – холодно сказал Жилин. – Теперь ни стажеров, ни будущего. И поскольку к правде святой мир дорогу найти так и не сумел, навеем ему сон золотой. А дальше – смена караула: Гипнос уйдет и явится Танатос.

– Это как? – спросил Гусев.

– То, чем ваша шайка-лейка торгует, это почти ноль по сравнению с тем, чем сейчас начали торговать мы. У вас каменный топор, у нас – атомная бомба. Подсесть можно буквально с двух-трех раз, соскочить невозможно. Цена вполне доступная. Этот городок – полигон, полянка для испытаний. Как только пойдут деньги – а они пойдут, Алексей! – накроем сразу ну о-очень большую территорию. Это верный путь к вымиранию, Алексей, причем достаточно быстрому и глобальному. Не назавтра, конечно, и не через год – но до конца века нынешнего, думаю, будет Земля вновь безвидна и пуста... Каков век, таковы и вещи... – Жилин вновь обозначил усмешку. – Великий Полдень не вышел – получайте Великую Полночь. Воздастся по делам... Не нужен такой мир, Алексей, никому не нужен...

– А не страшно выступать в роли палача? – осторожно спросил Гусев. – Такой грех на душу брать...

– Уже не страшно, – ответил Жилин и потянулся к бутылке.

Выпили еще, помолчали. Жилин застывшим взглядом смотрел в пространство, Гусев курил и обмозговывал услышанное.

– Я вот все думаю, – медленно начал он, – в чем, все-таки, смысл нашего перехода? Твоего... Моего... Смотри: мы оба, пусть каждый по-разному, но пришли к одному и тому же, одним делом занимаемся. Может, нашими руками Господь решил извести человеков, а?

Жилин поморщился:

– Опять за свое, предводитель марсиан! Ты идешь – и на голову тебе падает кирпич. Ни с того ни с сего. Именно ни с того ни с сего, что бы там ни утверждал книжный Воланд. Кирпич летел своей дорогой, ты шел своей – вот и пересеклись. Без всякого умысла как со стороны кирпича, так и с твоей стороны. Не ищи скрытый смысл там, где его нет. Впрочем, верным может быть и любое другое предположение. Я ведь тебе уже советовал: не задумывайся.

– Эх, тудыть твою в душу! – вздохнул Гусев. – А как раньше-то все было понятно: вот он, враг, руби его, гада, – и все дела. Прибыл на Марс – значит Марс теперь наш, советский, и это дело надо закрепить. Врангель гад – бей гада! Тускуб гад – к чертям Тускуба! Кто решился, у того и власть. Просто все было и ясно...

– Да уж, – кивнул Жилин. – Все было просто и ясно. Как в правильных книгах.

– Почему – «как»?

– Ну да. Именно – в книгах. И жаль, что только в книгах.

Гусев полез в карман, вытащил «удочку» и протянул ее Жилину:

– Вот, возьми, Ваня. Тут все материалы, что я сегодня про тебя нашпионил. Своих не закладываю. Я как увидел в твоей записной книжке имена... Быков... Дауге... чуть не обалдел на всю оставшуюся жизнь. Давай, действуй, мешать тебе не буду. Может, именно твоего последнего фрагмента для полноты картины и не хватало. А картинка называется «Черная негеометрическая фигура». То бишь полная амба. На, держи.

– Спрячь, Алексей, – не шелохнувшись, посоветовал Жилин. – Возвращайся в Москву и передай по назначению. Мне это не повредит, ей-Богу. Со мной уже никому не справиться, это не бравада, а факт. Не сегодня-завтра вашим будет предложено присоединяться. Что-то типа договора о партнерстве, дружбе, братстве и взаимопомощи. Во веки веков. Упрутся твои боссы – им же хуже будет. Ты ведь видишь – я тут работаю без оглядки, хвостов не отслеживаю и не опасаюсь. Насчет тебя – это уже местные позаботились, я был не в курсе. Кстати, они там, у тебя, от неудобств не потеряют ли веру в гуманизм и вообще во всякие светлые идеалы?

– Не думаю, – сказал Гусев и убрал «удочку» обратно в карман. – Нет у них такой веры. В отличие от нас.

Жилин посмотрел на Гусева печальными глазами, задумчиво потрогал свой короткий нос-картошку:

– Так ведь и у нас ее тоже нет. Уже нет.

Гусев промолчал и перевел взгляд на недопитую бутылку.

9

Дверь была самой обыкновенной, белой, с блестящей никелированной изогнутой ручкой. За ней вполне могли находиться кухня или туалет, ванная или спальня. Только стояла она прямо посреди просторной прихожей, немного наискосок к стене, ни на чем не держась, и ее можно было обойти как справа, так и слева, или даже перелезть через нее, если подставить табуретку, потому что между ее верхней кромкой и потолком оставалось много места. Из дальней комнаты долетал сюда бодрый речитатив рассчитанной на дебилов телерекламы.

Гусев стоял перед Дверью и смотрел на нее. В прошлый раз она очень смахивала на покосившуюся дверь его деревенского жилья, той избы, где он провел детство и юность, прежде чем уйти на войну. Теперь же она была под стать другим дверям его московской квартиры. Гусев шагнул вперед, к Двери, и вместе с ним шагнул его двойник в овальном настенном зеркале – человек в сером, в мелкую полоску, костюме, в распахнутом коверкотовом пальто, со шляпой в руке; это была та самая одежда, в которой Гусев когда-то появился здесь, переместившись из конца двадцатых годов века прошлого в первое десятилетие века нынешнего. Из книги – в мир. Левую руку он держал в кармане длинного пальто, ощущая ладонью крышку неизменного старого портсигара. Он прошел мимо Двери и очутился позади нее – и, как и ожидал, не обнаружил ничего нового. Там продолжалась прихожая, и от нее под прямым углом ответвлялся коридорчик, ведущий на кухню. Кухонное окно было приоткрыто, по ногам струился холодок, с улицы просачивался тихий гул автомобилей. А вот никакой стоящей посреди прихожей Двери с той стороны не просматривалось, словно и не было ее вовсе. В общем, все, как в прошлый раз.