Александр Казанцев - Пунктир воспоминаний

И сколько же за это время я услышал историй об "обыденном героизме" полярников на самом краю света! Правдивые и удивительные, они переполняли меня. Некоторые легли в основу рассказов, которые выходили потом в свет в моих сборниках "Против ветра", "Остановленная волна", "Обычный рейс". Но фантастика не могла не проглянуть в книге "Гость из космоса". Вслед за тем появился и роман-мечта "Мол Северный".

Роман этот вновь привлек внимание кое-кого из ученых, на этот раз океанологов. Они рассмотрели "роман-мечту" как реальный технический проект и стали убедительно доказывать несостоятельность замысла соорудить ледяной мол вдоль сибирских берегов - автором не учтены придонные холодные течения, которые компенсируют тепло ветви Гольфстрима у Карских ворот, и отгороженная молом полынья все равно замерзнет!

Иван Антонович Ефремов, не только замечательный писатель-фантаст, но и видный ученый, восстал против такого отношения к литературному произведению и написал океанологам обоснованное письмо. Они вежливо ответили Ефремову, но последнее слово осталось за критиками романа, кроме них, письма никто не прочитал - их статья была напечатана, а письмо Ефремова не публиковалось.

Я допускаю, что можно нападать и на Жюля Верна за то, что он "выстрелил" людьми из пушки на Луну, которые на самом деле непременно расплющились бы. Или на Уэллса за его безусловно ненаучную "Машину времени" с ее противоречием "закону причинности". При таком подходе литературные произведения перестали бы существовать.

Я же мог сохранить свою мечту, если бы даже согласился с учеными, признал бы их аргументы. Более того, ввел бы в ткань романа "опровергателей", живописуя их по своему усмотрению.

Новый вариант романа, теперь уже под названием "Полярная мечта", развивал конфликт с океанологами, которые действительно оказались правы (!). Пришлось моим полярным строителям в дополнение к ледяному молу еще и подогревать остывшую ветвь Гольфстрима установкой "Подводного солнца". Новый герой романа академик Овесян (в котором ожил мой старый друг академик Иосифьян) осуществил в книге мечту современности - термоядерный управляемый синтез водорода в гелий, подогрев "Подводным солнцем" незамерзающую прибрежную полосу вдоль сибирских морей.

Андроник Гевондович Иосифьян любит рассказывать о том, как он узнал себя в Сурене Авакяне, герое романа "Арктический мост", и как автор романа, будучи главным инженером института, получив за какую-то оплошность взбучку от него, Иосифьяна, директора института, взял и утопил друга и директора, то есть своего героя, инженера Авакяна. Конечно, это не совсем так. Прототип Авакяна - действительно молодой Иосифьян. Но Авакян погиб в романе задолго до организации нашего с Иосифьяном НИИ-627. Виной гибели литературного героя была вовсе не месть за выговор на службе, а скорее досада на Иосифьяна, который, как показалось автору, совсем забыл о нем перед войной. К счастью, это оказалось неверным. И теперь, десятилетия спустя, когда бы мы ни встретились с академиком Иосифьяном, мы оба держимся так, словно расстались вчера вечером. В дальнейшем "Полярная мечта" уже выходила под названием "Подводное солнце".

Это роман в числе других подарил мне трех корреспонденток, перепиской с которыми я дорожу. И прежде всего с Надеждой Ивановной Борзух из Славянска делюсь я своими литературными замыслами, хотя мы никогда не виделись. Переписываемся уже более четверти века. Участница партизанского движения, она потеряла в войну всех близких и, по ее словам, нашла в героях моих романов тех, кого недоставало ей в жизни. Вечно буду ей обязан за эти слова.

Другая корреспондентка, Люда из Запорожья, написала мне еще в пионерском возрасте, слала письма-дневники - целый внутренний мир. Я попытался наделить им одну из героинь романа "Льды возвращаются". Бывая в Москве, она, уже инженер и мать семейства, встречается со мной, как бы со своим былым дневником.

Имени третьей корреспондентки не назову. Она моя однофамилица, отец же ее, тоже, как и я, Александр Петрович, но погиб во время войны. И вот девочка, прочитав "Полярную мечту", вообразила и стала уверять других, что роман написан ее отцом. Ей по-детски страстно хотелось иметь отца!.. Десятилетия спустя, прочитав роман "Фаэты", решилась признаться в том, что она моя "самозваная дочь". Мне не на что было быть в претензии. Завязалась оживленная переписка. Так я нежданно приобрел "третью" дочь. Младшая, Елена, - завершает кандидатскую диссертацию в одном из академических институтов. Милая "самозванка" - рабочий человек с высоким интеллектом, словно заглянувшая к нам из будущего, о котором фантасту так хочется писать.

К началу пятидесятых годов я решил, что обрел собственное лицо*, и мог уже не считать себя в какой-то мере связанным ни с дедом-шляхтичем, революционером, ни с другим дедом, в картузе и поддевке, и осуществил свою давнюю мечту - вступил наконец в ряды КПСС. Избирался в Союзе писателей СССР заместителем секретаря партийного бюро прозаиков и восемь раз был членом бюро секции прозы, причем два раза заместителем председателя при Леониде Соболеве и Константине Паустовском, которые многому меня научили.

______________

* К этому времени А.П.Казанцев был уже награжден орденом Красной Звезды, правительственными медалями и кинематографической премией. (Примеч. ред.)

Есть еще в пунктире воспоминаний эпизод, связанный с особо дорогой мне книгой академика Майского.

Верный боец революции, старый большевик, он не миновал ложного обвинения. В тягостные для жены Ивана Михайловича дни мало кто решался позвонить Агнии Александровне домой. Убежденный в невиновности Ивана Михайловича, я в числе немногих звонил ей. Надо ли говорить, как я обрадовался звонку Майского вскоре после его возвращения домой! Он попросил зайти. Я поспешил на улицу Горького, в дом, что напротив Моссовета. Майский, бодрый и веселый, встретил меня загадочной улыбкой.

- Я вот тут диктовал... Стенографистка кое-что расшифровала для вас...

Я не совсем понимал, что имеет в виду Майский. Тогда он напомнил о своем увлечении фантастикой и приключениями.

- Я обязан вам тем, что выдержал, - неожиданно сказал он.

Оказывается, находясь под следствием, в одиночном заключении, в промежутках между допросами он вспомнил о моих прочитанных романах и... решил мысленно перенестись в мир, рожденный собственным воображением. Принялся "писать в уме" роман. Запоминал главу за главой (как стихи!), раздраженно отрываясь для "дачи показаний" от своего невидимого и никому не известного занятия.

И так без пера и бумаги он сочинил роман "Близкое-далекое" и сразу же по возвращении домой продиктовал его стенографистке. А теперь вручает рукопись мне, "виновнику" (по его словам) рождения этого романа.