Александр Борянский - Основатель службы «Диалог»

Председатель суда С. А. Муравьев, Верховный Судья Северо-востока:

— Суд считает господина Андриевского виновным в нарушении 5 Закона Плоскостных правонарушений и незаконном пользовании закрытой Визой. Суд поддерживает требование обвинителя о назначении высшей меры наказания господину Андриевскому.

Перед тем, как господа присяжные выскажут свое мнение, я хочу сказать еще вот о чем. Дело очень сложное и громкое. Я уверен, что дело Андриевского еще вспомнят, и вспомнят не раз. И на присяжных сегодня лежит очень большая ответственность.

Как мне кажется, надо задуматься прежде всего о том, что на этот раз мы были чрезвычайно близки к прорыву линии Степаняна и нарушению стабильности. Все понимают, что это такое. Все это более чем очень серьезно.

А благородные личные качества и огромный опыт обвиняемого, упомянутые защитником, должны были заставить Михаила Игоревича с гораздо большей ответственностью отнестись к своим действиям.

— Итак, слово предоставляется обвиняемому. Михаил Игоревич, вы хотите что-нибудь сказать?

Андриевский встал, тряхнул головой, словно собирая разлетевшиеся мысли, и хрипло проговорил:

— Две с половиной тысячи лет назад один умный человек спросил меня: «Как по-твоему, что самое страшное в этом мире?» Я подумал и ответил: «Потерять интерес к жизни». — «Нет, — сказал он. — Потерять интерес к смерти».

Обвиняемый сел и закрыл глаза.

Все 124 присяжных единогласно признали Андриевского М. И. виновным. А вот в вопросе о мере наказания мнения разошлись. В результате 92 голосами против 32 Андриевскому М. И. была присуждена высшая мера — ограничение свободы пределами одного города пожизненно. Исключаются Киев и Мельбурн.

Городом, в котором Михаилу Игоревичу предстояло безвыездно провести остаток жизни, по его желанию была избрана Тула-0.

После приговора прошло три недели.

В центре Тулы, в маленьком кафе «У самовара», за столиком в самом темном углу в одиночестве сидел осужденный Андриевский.

Все посетители кафе смотрели футбол. На огромном экране, приковавшем к себе взгляды возбужденных людей, развивалась полуторачасовая драма ответного полуфинального матча Кубка Чемпионов. Только Андриевский остался неболельщиком, которых с каждым годом становится все меньше.

Андриевский подумал о том, как глубоко он ушел за последние годы в свою одержимость. Люди смотрят футбол, радуются, огорчаются, переживают, полностью погружаясь в азарт, а он при взгляде на экран вспоминает лишь одно: «За игру на футбольном тотализаторе в ненулевых плоскостях с использованием знания будущих по отношению к данной ненулевой плоскости результатов предусматривается наказание в виде закрытия межплоскостной Визы на срок от одного до трех лет».

Да, придется признать, что визит к Болотникову был последним. И не потому, что он получил высшую меру. Просто болезнь перешла уже во вторую фазу. Голова больше не болит. Она уже не будет болеть до конца. Во второй фазе голова никогда не болит, мозг разрывается на куски без боли. Потом и это проходит, и клетки постепенно отмирают одна за другой. Он все изучил и хорошо знает, как протекает темпоральная чума. Он заплатил за это знание жизнями четырех товарищей, с которыми они начинали «Диалог».

Временами приходится закрывать глаза. Почему-то все чаще. Когда слишком много света — стреляет куда-то в макушку. Очень резко. Раньше он о таком симптоме не знал. Хотя это понятно: когда распадается центр личности — с приемом и усвоением внешней информации возникают сложности. Не только с глазами.

Он попросил официанта окружить свой столик звуковой завесой. Сначала попросил музыку — мягкую, тихую, классическую. Потом и ее решил убрать. Пусть будет тишина.

Хорошо! Тишина. Первоклассный обед. Обслуживает предупредительный человек, который работает официантом потому, что ему это нравится. Высшая мера наказания. Вас не жгут на костре и не прибивают к страшному кресту под равнодушным палящим солнцем. Ваше тело не бьют мокрыми плетьми. У вас на глазах не насилуют ваших дочерей. Вам не надо по шестнадцать часов в день гнуть спину в поле, проклиная весь свет и все-таки опасаясь, чтоб не отобрали и это. Вам не надо спасаться от инквизиции и не надо подстраиваться под марши воинствующей толпы при тоталитарном режиме.

И вы еще недовольны, вам кажется, что это — чересчур!

И как это великолепно, что вам — чересчур!

Они не понимают, что такое старая плоскость. Для них старая плоскость — это короткое заманчивое путешествие, право на которое можно получить раз в три года. Это гаремы и рыцарские турниры, это пикник в девственном мезозое и личное участие в охоте на мамонта. Они не понимают, что могут слушать какую угодно музыку не потому, что вовремя подзарядили стереонаушник, а потому, что очень много лет ходили по земле признанные и непризнанные гениальные музыканты, в любом случае не оцененные до конца своими современниками.

Все великолепие, в котором они живут и которого, естественно, не ценят, так как не понимают, все это стоит на фундаменте из спрессованных жизней. Фундамент прочен, он хорошо держит и не дает зданию упасть.

Еще одна аналогия. Как много этих аналогий! Вся теория времени сплошные аналогии. Нашли дыру в заборе и научились туда лазить, вот и все.

Спор с временем. Возможен ли он? Ведь спор был не с Контролерами, а с самим жизненным пространством, с его объективными законами. Хотя нет, на законы он никогда не посягал, он хотел лишь как-то…

Вдруг он явственно услышал звук. Звук шел не снаружи, он жил в нем… Звук был очень низкий, ужасающе низкий и протяжный. Откуда он взялся?.. Будто овеществленная… грозность. Предупреждающая, почти что враждебная мощь мироздания, жизненного пространства, Вселенной… Вот что выражал этот звук.

И тут появились тени. Они обступили стол, они шли одна за другой, сменяя друг друга. Каждая тень была очень знакома. Они улыбались, исповедывались, прислушивались, смотрели прямо в глаза. Некоторые убивали его. В конце концов все погибали.

Их было всего сто восемьдесят шесть. Неужели они пришли прощаться?..

Или… или встретить?..

Сколько раз он умирал! Каждую смерть он запомнил в деталях, в ощущениях, в запахах. Он уже почти что привык. По крайней мере, научился не ужасаться заранее. Теперь осталась последняя.

Она будет самая безболезненная. Самая легкая.

И самая страшная!

Впервые он не может знать, что после. Он может догадываться. Только догадываться. Этого мало. Хотя он наверняка знает, что здесь нечего бояться. Но как бывает тяжело заставить себя перебороть…