Александр Щербаков - Пах антилопы

Видимо, крушение надежд произошло раньше и как-то для меня незаметно, иначе трудно объяснить, почему я так спокойно позволил вытолкать себя из воздушного замка.

- Это нормально, Сережа, тем более для начала. А дальше Кружевницкий, думаю, будет потихоньку поднимать.

- Как все-таки я могу выяснить, где и когда состоится завтрашняя съемка? - Металл звенел в моем голосе, правда, какой-то низкосортный. А ведь не так и ничтожна была сумма, которую мне предлагали, чтобы разговаривать с работодателем в эдаком тоне.

- Сереженька, честно, не знаю. Звоните Кружевницкому. Ну хотите, я позвоню?..

Стоило Эльвире передвинуть верхнюю границу гонорара из бесконечности, где она у меня помещалась, вплотную к прожиточному минимуму - и дом, как дворец Спящей красавицы, наполнился жизнью. Открыл глаза пес и, потянувшись, сразу же обратился ко мне с обычной своей просьбой. Теперь, после возвращения на землю, у меня не было оснований ответить ему отказом. Животное рассыпалось в благодарностях. Дочь, услышав, что мы собираемся, остановила калякающую руку.

- Эй, меня подождите!

За сутки, что я не был на улице, весна здорово обабилась - потеплела, помокрела, потеряла всякую порывистость. Тополя остервенело тянули из-под асфальта соки, рассчитывая недели за две отрастить себе новые кроны взамен недавно срезанных почти под ноль уполномоченными на то мужиками. Запахи оттаявших экскрементов кружили головы молодым кобелям, отчего они то и дело сбивались на иноходь.

- Пап, а этот дядя, который приходил, он кто?

По лицу влажным тампоном прошелся ветерок. Я обнял дочь за плечи.

- А отец-то твой кто? - Вышло немного театрально.

- Какая съемка, Александр! Над вашим сценарием еще работать и работать. План такой: завтра к одиннадцати вы подъезжаете к Зульфии, садитесь и прямо там начинаете переделывать. Она скажет, что и как. Япоявлюсь в час, на пять назначена группа. Ну пока они там расставятся свет, камера. В общем, к шести мы должны быть готовы.

В изложении Кружевницкого кинопроцесс выглядел уж очень несолидно. "А не пошел бы ты к черту!" - мысленно нагрубил я, прикрыв ладонью трубку. Но клочки романтического тумана еще лежали в низинах сознания. Во всяком случае, перспектива заняться литературным творчеством на пару с самой Зульфией меня очень вдохновила, даже до опьянения, которое только придворным поэтам знакомо. Ужасно вдруг я себя зауважал, полюбил, и не просто, а с неосознанной целью заразить этим чувством миллионершу - такой талант и эрудиция не могли оставить ее равнодушной. Воображение быстро распространило наше соавторство на все другие сферы деятельности половчанки, и везде она признала мое безусловное лидерство.

Если б удалить из комнаты шкаф и еще кое-какие предметы, те, что помнили маму, я, может, и пробыл бы некоторое время в этом восхитительном состоянии. Но их присутствие даже в молодости не позволяло мне слишком удаляться от образа и подобия, а теперь и подавно. "Как, господин эрудит, вы переведете латинскую фразу "Cognato vocabula rebus"? - издевательски осведомился тот же участок мозга, что за мгновение до того рисовал нас с Зульфией героями очаровательной пасторали.- Если помните, ваш пьяница-коллега предварил ею свой сценарий". Признаться, я был поражен умением рефлексии бить в яблочко - ведь ухватилась именно за кожамкуловскую латынь, как будто у меня в других, гораздо более употребительных областях мало пустот.

Казах позаимствовал цитату из Горация, не исключаю, что из самого. Я-то нашел ее в сборнике крылатых латинских выражений. Звучность оригинала перевод сохранил и даже приумножил, только в шипящем регистре: "Слова, соответствующие вещам".

Если и было меж нами соревнование, то Кожамкулов одним этим эпиграфом почти решил дело в свою пользу. Теперь не страшно было и сам текст прочесть - на третью лопатку он положить меня не мог.

Ожидал я чего-то такого, чему в животном мире соответствует северный олень, который одновременно и домашнее, и дикое животное. В этом смысле Кожамкулов меня не разочаровал, только вот путь его в литературе проходил по заповедним местам.

"Если спросите, откуда / Эта мощь и проходимость, / В сочетании с комфортом, / С легким, чутким управленьем, / С благородством чистых линий, / При цене намного меньшей, / Чем у всех других седанов / Представительского класса, / Я скажу вам, я отвечу..." - Исковерканные бунинские строки Кожамкулов вложил в уста господина "с благородной индейской внешностью, облаченного в безукоризненный европейский костюм" так гласила авторская ремарка. Вождь по ходу действия должен был, прохаживаясь вокруг автомобиля, демонстрировать его стати, сообразуясь, естественно, с содержанием своего монолога. "Если б дальше вы спросили: / Сколько клапанов в цилиндре? / И цилиндров этих сколько? / Я тотчас бы вам ответил..."

- Чему это ты улыбаешься? - ревниво осведомилась жена, которая стремление знать все про наших детей, включая мысли и чувства, с годами распространила и на меня.

Сосиска указывала направление юг-север, и, чтобы разрезать, пришлось повернуть ее на тарелке вдоль экватора.

- Да так, ничему. - Признаться, что это улыбка облегчения, значило дать женщине слишком сильные против себя козыри.

- Ничему так ничему. И завтра, пожалуйста, оденься прилично. Зря машешь рукой, на девушку эту мне плевать. Просто не хочу, чтобы мой муж выглядел оборванцем.

К утру ночная морось села на стекла витрин, на машины, и солнце гляделось в эти сизые плоскости с милой, подслеповатой улыбкой. Прохожие, как только я свернул со Старого Арбата в переулки, стали попадаться редко, все больше старухи в зимних пальто, передвигавшиеся самыми мелкими шажками, чтобы случайно не переступить границу жизни. По-хорошему каждой надо было на хлебушек давать, но до того всеохватный кругом шел ремонт, такое богатство отделочных материалов демонстрировали уже восстановленные фасады, что глаз требовал всякую нищету отсюда удалить, хоть бы и хирургически.

В доме, где жила Зульфия, часть квартир уже испытала второе рождение, в остальных орудовали гастарбайтеры. Остервенело, как будто наше прошлое как-то их касается, они выламывали из помещений все, что прямо не относилось к несущим конструкциям. В подъезде стояла сизая дымка, валялись куски штукатурки, источавшие тяжелый барачный запах.

Лифт оказался даже не занят, а оккупирован, в него грузил мешки румяный крутозадый малый во всем чистом. Завидев меня, он с виноватой улыбкой пропел тенорком:

- Антеекси, тейдэн тулее одоттаа.

Я только то и понял, что язык относится к угро-финской группе. Видя мое замешательство, он еще раз произнес ту же фразу, но громче. Метод погружения неожиданно сработал. Во всяком случае, первое слово мне удалось перевести - оно несомненно означало "извините".