Феликс Крес - Северная граница

Солдаты разглядывали добычу. Алерка металась в тяжелых руках топорников, подвижные тонкие губы складывались в невероятные гримасы, обнажая очень мелкие, разной формы зубы. С длинного, буро-красного языка в огромных количествах стекала слюна, у алерцев это было проявлением страха. Существо что-то выло и кричало на своем гортанном, непонятном языке. Вконец разозленный рослый топорник вырвал алерку из рук товарища, после чего, не отпуская худую, снабженную вторым локтем руку, развернулся вокруг собственной оси, раскрутил тело над головой и со всей силы ударил о землю. Ошеломленная ударом и болью, самка беспомощно корчилась, словно муха без крыльев и половины ног. Выломанная из сустава, размозженная в нескольких местах рука выглядела так, будто ее прицепили к совершенно неподходящему телу.

- Убить эту тварь! - приказал Рават. - Приготовиться к маршу!

Но солдаты еще развлекались. Им хотелось показать Эльвине, как выглядит "алерская девушка", как будто бледная, все еще сражающаяся с тошнотой лучница испытывала хоть какое-то желание разглядывать новое, на этот раз живое чудовище. Самку перевернули на спину, содрали с нее остатки кожаной одежды, обнажив три пары торчащих, словно камешки, сосков, которые венчали плоские, расположенные рядом друг с другом груди.

- Кончайте! - повторил сотник.

Подошли Биренета и Дольтар.

- Все! - рявкнула женщина. - Конец забаве!

Растолкав солдат, она наклонилась, схватила алерку за горло и поволокла, как тряпичную куклу, в сторону леса. Дольтар тремя ударами топора отрубил невысокую ветку. Биренета схватила в два раза меньшую ростом, все еще оглушенную, слабо сопротивлявшуюся алерку за шею и между ног, после чего насадила ее животом на торчащий из ствола обломок. Окровавленные щепки вышли из спины. Алым потоком хлынула кровь, отказали мышцы, удерживавшие мочу. Насаженная, словно червяк на палочку, самка пронзительно выла, судорожно сжимая рукой торчащий из тела сук; другая рука, сломанная, безжизненно висела, подергиваясь в ритме судорог. Постепенно судороги ослабли. На землю обильно хлынула кровь. Хриплое, неразборчивое кваканье было единственным признаком того, что алерка еще не сдохла.

- Ладно, хватит! - снова повторил Рават. - Выходим!

Он не увлекался подобными забавами, но не видел причин, по которым следовало бы запретить это солдатам. Однако сейчас время поджимало. Продолжать сидеть посреди побоища было неразумно; где-то в лесу, да и в степи тоже, еще блуждают недобитые остатки стаи... Поэтому сотника так раздражало временное ослабление дисциплины, - впрочем, подобное поведение свойственно воинам после победоносного сражения. Он направился к своему коню - и увидел Дорлота. Кот сломя голову мчался вдоль края леса.

- Что такое... - начал Рават.

- Передовой отряд! - завопил кот.

Сотник замолчал.

- Не было... передового отряда! Вернее, был! - Мурлыкающий голос усталого разведчика звучал еще более неразборчиво, чем обычно. - Тысяча... не знаю сколько!

- Какой еще передовой отряд? - раздраженно спросил Рават.

- Этот! - снова завопил кот. - Это и есть передовой отряд! Далеко выдвинувшийся, потому что... ну не знаю почему! Мы уничтожили передовой отряд, командир! Стая сейчас будет здесь!

Сбежались солдаты.

- Что ты говоришь, Дорлот? - пробормотал сотник; его редко можно было застать врасплох, но сейчас был именно такой случай.

- Алерцы всего в миле отсюда! Сейчас они будут здесь, они встретили тех, кто ушел живым от нас... Тысяча, несколько тысяч... Не знаю сколько, господин. Армия! - захлебывался кот.

Солдаты без команды бросились собирать пожитки. Легкораненых посадили на свободных лошадей, других брали под руки и тащили. Уже не было и речи о том, чтобы забрать погибших. Рават позвал Дорваля и Астата, быстро отдал необходимые распоряжения. То, что сказал кот, не умещалось в голове. Никто никогда не видел стаи крупнее чем в сто, самое большее сто пятьдесят голов! Весть о том, что насчитывающий сотню воинов отряд всего лишь передовая часть стаи, казалась нелепой. Однако, если только Дорлот внезапно не повредился разумом, времени на рассуждения не оставалось. Нужно было скрываться в лесу. Потом можно расспрашивать разведчика сколько угодно.

Он позвал десятника конницы.

- Я увожу пехоту в лес, - сказал он. - Ты, Рест, ждешь здесь, пока вас не увидят, потом уходишь вдоль Сухого Бора. Бери всех вьючных коней, кроме одного. Пусть стая думает, что ты и твои люди - это все, пусть гонится за вами. Понимаешь? Иначе среди деревьев они всех нас переловят. Как только уйдете, двигайтесь к Трем Селениям, там встретимся.

- Слушаюсь, господин.

Рават махнул рукой. Отряд скрылся в чащобе. Всадники остались, ожидая, когда появится стая.

Внезапный переход от роли победителей к роли преследуемой дичи не мог не отразиться на настроении легионеров, хотя никаких признаков паники или дезорганизации не наблюдалось; напротив, солдаты привыкли к тому, что военная судьба переменчива, и прекрасно понимали, что именно теперь многое зависит от дисциплины и послушания. Все прекрасно сознавали, что, если трюк Равата не удастся и стая пойдет по их следу, вместо того чтобы пуститься в погоню за конниками, это конец. Обремененные ранеными, ведя в поводу коней, они передвигались столь медленно, что догнать их могли бы даже дети. Время от времени, подчиняясь приказу, они останавливались, прислушиваясь, нет ли погони. Однако до их ушей доносились лишь обычные лесные звуки.

Рават начал расспрашивать Дорлота. Они разговаривали на ходу.

- Знаешь, сотник, я, наверное, никогда не привыкну, что обо всем нужно рассказывать по два раза, - заявил недовольный разведчик, который, сделав свое дело, уже успел забыть, что именно он принес тревожное известие. - За своими сражениями вы забываете обо всем на свете, - злорадно подытожил он.

- Зато ты все помнишь, Дорлот, - терпеливо сказал сотник.

Кот не знал, шутит командир или нет... Обычно он не забивал себе голову такими пустяками, как настроение начальства. Однако сейчас некие нотки в голосе сотника говорили о том, что дело действительно серьезное.

- Я просто сидел в кустах, - сказал он. - Не знаю, господин, почему мы решили, что раз нет передовой стражи, то не будет и прикрытия сзади. Плохой из меня разведчик.

Рават старался ничем не выказывать удивления, хотя кошачья самокритика была для него чем-то совершенно новым.

- Я побежал проверить. Пока не поздно. Лучники не участвовали в бою, они могли сыграть роль резерва, - объяснил кот. - Я побежал искать арьергард.

Сотник, все с тем же непроницаемым лицом, кивнул. Ему было стыдно, и вместе с тем его переполняла гордость. Он плохо спланировал и бездарно провел сражение. Крайне плохо. Совершил элементарные ошибки. Ему просто повезло, очень повезло. И у него отличные солдаты. Его наполняла гордость, что именно он их воспитал такими. Такими, как Астат, который без колебаний игнорирует нелепые, бесполезные приказы и принимает правильные решения. И такими, как Дорлот, который всегда помнит о том, о чем забыл командир. Он мог гордиться, ибо именно под его началом они научились самому главному думать. В партизанской войне слепое и бездумное подчинение ни к чему, оно полезно лишь в крупных сражениях, где войско должно состоять из шагающих машин для рубки и стрельбы. Здесь же куда большую роль играет способность солдата думать и принимать самостоятельные решения.