Ариадна Громова - В Институте Времени идет расследование (С иллюстрациями)

Он протянул мне записную книжку Аркадия, такую знакомую мне книжку в темно-красном пластиковом переплете. У Аркадия был к ней солидный запас сменных вкладышей, последний раз он сменил вкладыш месяца два назад, когда все у нас было еще по-прежнему. Но за эти два месяца Аркадий исписал почти все страницы; за той, на которой отпечатались строчки, оставалось всего два листка. Не то он работал с удвоенной энергией, не то заменял этими записями общение со мной… Мне очень хотелось как следует изучить книжку, но я не решался попросить Линькова.

— Могу определить совершенно точно, — сказал я. — Здесь записаны те прикидочные расчеты, которые мы с Левицким делали вчера… Вот посмотрите, в моей книжке то же самое.

— Понятно… Значит, он написал записку после вашего ухода.

— И куда же она делась? — спросил я, отупело глядя на него.

— Понятия пока не имею, — признался Линьков. — Она не спрятана в лаборатории, — да и зачем бы ее прятать? Ее здесь не сожгли и не изорвали — нигде нет ни пепла от бумаги, ни обрывков. Уборщица вчера вашу лабораторию не убирала. Можно, разумеется, предположить, что Левицкий специально выходил, чтобы сжечь или изорвать записку где-нибудь вне лаборатории, но это выглядит слишком неправдоподобно. Вернее всего, записка была здесь — например, на столе у Левицкого или в кармане его куртки. А потом ее кто-то взял! — неожиданно жестким тоном закончил он.

— Но кто же мог ее взять? — У меня голова кругом шла от всей этой путаницы. — А главное, зачем? Если это все же самоубийство…

— Сейчас, пожалуй, ясно, что это не только самоубийство, — возразил Линьков. — Существует, по-видимому, какая-то цепь событий, в которой самоубийство… ну, скажем осторожнее — смерть Левицкого была лишь звеном… может быть, даже не самым важным звеном. Человек, который взял записку, мог сделать это лишь после того, как яд начал действовать. Следовательно, этот человек знал, что Левицкий умирает или умер. Однако он не поднял тревогу, не попытался спасти умирающего. Это означает, что смерть Левицкого была ему очень выгодна. Даже если оказалась совершенно для него неожиданной… в чем я, однако, весьма сомневаюсь: уж очень все ловко обставлено, нигде никаких следов, ничьих отпечатков пальцев, кроме самого Левицкого… В перчатках, значит, действовал… У вас в институте резиновые перчатки вообще применяются при работе?

— Да… не всегда и не всюду, но… Они знаете где наверняка применяются? У эксплуатационников!

Последние слова я почти выкрикнул. Меня так тряхнуло, будто я без резиновых перчаток схватился за оголенный провод под напряжением. Значит, и эта деталь укладывается в мою версию! Торопясь и захлебываясь, я изложил Линькову то, что успел узнать и сообразить за прошедшие сутки.

Линьков слушал меня очень по-хорошему, одобрительно поддакивал, кое-что записывал в свой внушительный блокнот. Но когда я выложил все и вопросительно уставился на него. Линьков покрутил головой, похмыкал и заявил, что версия, в общем, выглядит довольно убедительно и надо будет ее разработать, однако же есть тут некоторые закавыки.

— Во-первых, — сказал он, доверчиво глядя на меня, — насчет этого самого спиртного. Мало его очень. Следы. А если б Левицкому дали яд в водке или в вине, как вы предполагаете, то для такой массы таблеток целый стакан понадобился бы. Потом: если Левицкого угостили этим питьем где-то в другом месте, то почему обертки от таблеток оказались в вашей лаборатории? И на вашем лабораторном стакане обнаружены следы этого препарата.

— Да это он просто запивал! — сообразил я вдруг. — Водку или там коньяк Аркадий всегда запивал водой. А тут еще привкус был горький, вот он и выпил воды! А обертки… Ну, значит, этот тип все-таки зашел сюда, чтобы подбросить обертки… Тогда же он и забрал записку!

— Что ж, выглядит правдоподобно, — согласился Линьков. — Значит, будем искать «Раджа Капура». Начнем действительно с вашей знакомой, Леры. Не знаете, Левицкий был с ней знаком?

— Вполне возможно… То есть да! Конечно! Он увидел ее у меня в квартире, сейчас же завязал разговор, потом провожать ее пошел. Не знаю, как Лера, а тетя Маша в него прямо влюбилась, все уши мне прожужжала…

— Ладно, я пока пойду, — сказал Линьков, вставая. — А потом к вам вернусь. Мне хотелось бы пойти с вами вместе к Чернышеву. Не возражаете?

— Какие могут быть возражения! — пробормотали.

На самом-то деле я предпочел бы поговорить с Ленечкой наедине, а не заявляться к нему в качестве внештатного сотрудника прокуратуры. Но что поделаешь! Линьков, видимо, решил, что одного меня пускать неудобно, следствие-то официальное…

— Вы когда рассчитываете освободиться? — спросил Линьков. — Часа в три, говорите? Ну, отлично, к этому времени я приду.

Он вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь, а я сидел у стола, и мысли так и крутились у меня в голове. Значит, версия пока подтверждается! И мне уже виделось, как убийца идет по коридорам института, озираясь подходит к нашей лаборатории, прислушивается, потом осторожно берется за ручку двери… рукой в резиновой перчатке…

Убийца был для меня безликим. Я отчетливо видел его темный силуэт на светлом фоне раскрытой двери, но лицо… Я пытался представить хищное лицо с усиками, похожее на лицо Раджа Капура, но никак не мог увидеть его, увидеть эти глаза, которые внимательно и деловито глядят на человека, неподвижно лежащего на диване… умирающего… Вместо этого зловещего лица я все время видел другое, еще более страшное для меня — спокойное, неподвижное лицо Аркадия…

Эдик Коновалов интенсивно мыслит

Линьков при помощи Эдика переворошил все личные дела эксплуатационников и не нашел ничего подходящего.

— Этот разве, Ковальчук? — вслух рассуждал Эдик, озабоченно разглядывая фотографию, приложенную к личному делу Ковальчука П.Н. — Не помню я его в лицо, но по карточке вроде подходящий, верно? Чернявый и вообще, если вдуматься, на индуса смахивает.

— Так он же без усов… — с сомнением сказал Линьков.

— Труха! Усы отрастить — это в два счета! На работу он когда поступал? Больше году назад. И карточка с того периода, значит, а сейчас, может, у него усы до плеч! Я-то здесь всего четыре месяца, не я его на работу принимал. Если б он через меня проходил, я бы его во всех деталях проанализировал. И теперь с ходу вам определил бы, он это или не он. А так, по анкете, он вроде в порядке. Отец — врач, мать — педагог, значит, условия для воспитания были нормальные, плюс, конечно, школа, комсомол…

Линьков поперхнулся.

— По-моему, вы не совсем правильно подходите к вопросу, — отдышавшись, сказал он с преувеличенной вежливостью. — На данном этапе мы ищем не потенциального преступника, а всего лишь человека, который, возможно, что-то знает о происшествии, а возможно, и ничего не знает.