Мария Галина - Курортная зона

Медсестра пожимает плечами.

На столике у кровати лежат пустые ампулы, использованный одноразовый шприц и рецепт с двумя печатями. Дядя Муся не спит.

- А, Леночка, - слабым голосом говорит он, - хорошо, что ты пришла. А то мне что-то нехорошо.

- Ничего, дядя Муся, - бодро говорит Ленка, - ничего! Еще пара недель, и вы в Америке. А там знаете, какая медицина...

- Америка... - тихо шепчет дядя Муся, и отголосок былого вожделения растворяется в душной комнате вместе со вздохом. - Зачем, все в порядке. Я уже там побывал.

В комнате тихо.

- Я уже был в Америке, разве ты не знаешь? - удивляется он. - Повидал своих - Борю, Левочку... Он так вырос. Они там хорошо живут... Мы так хорошо посидели, поговорили. Они мне так обрадовались... Только вот знаешь, что обидно, Леночка, - он недоуменно смотрит на нее. - Джерри меня не узнал. - Медсестра качает головой. - Всего пару лет прошло, - удивляется дядя Муся, - а он меня уже забыл.

- Все, - медсестра машет рукой, и говорит Ленке - уже в коридоре: - Не сегодня, так завтра. С ним есть кому сидеть-то?

- Вечером придут, - устало говорит Ленка, - а пока я посижу.

- Расскажите мне еще про Америку, дядя Муся, - просит она.

* * *

У дома с табличкой "П. Великого, 9" с букетом в руках стоит Марк Рондо. Рядом с ним Марк Полонский - без букета, но в галстуке.

- А, Леночка, - Рондо, изысканно склонившись, целует ей ручку, - вы прекрасно выглядите, вечная женственность...

Это не комплимент, думает Ленка, это хуже.

- И не удивительно, что вы так плохо выглядите, Лена, - подхватывает Полонский. - Такое психическое напряжение даром не проходит. Я же говорил, что этот вечер в Доме ученых обречен на провал. Та еще публика!

- Замечательно все прошло, да?! - Из-за угла выплывает мадам Погориллер, легко пронося в пухлой руке не очень большую коробку. - Вас так хорошо принимали!

- Принимали, - бормочет Марк Полонский, - они примут! Они меня уже в Союз писателей принимали!

- Ну-ну! - басит мадам Погориллер. - Это же совсем разные люди! В Союзе писателей - писатели. А у нас - ученые. Это же культурная публика.

- Бандиты в Союзе писателей, - горько говорит Полонский.

- Ладно, - Ленке надоедает торчать у подъезда, тем более, что сверху, с дерева, на нее сыплются белые пяденицы. - Пошли. Хоть повеселимся.

Танечка Неизвестная в белом платье. Разрумянилась, глаза горят.

- Проходите! - говорит она трепетным голосом. - Проходите! К столу!

В прохладной квартире совершенно тихо. Ни смеха, ни возбужденных голосов.

- А где все? - интересуется Рондо.

- Подойдут. Они еще подойдут.

Стол действительно шикарный - все что положено. Брынза с Привоза. Молодая зелень. Шампанское. Глаза у гостей оживляются, они рассаживаются по местам. Один Марк ловко вскрывает шампанское и разливает его по бокалам.

- Ну что, - говорит он, - за здоровье молодых!

- А где жених-то? - интересуется другой Марк.

- Он... - Танечка почему-то теряется и несколько раз дергает себя за косу. - Он не смог приехать. Он позже подъедет. Вечером. Или завтра. У него сейчас такие напряженные гастроли.

- А он артист? - благодушно говорит Марк Рондо. - У меня первая жена тоже артистка. Известная такая. Скрипачка. - И, заведя глаза в потолок, привычно выдыхает: - Музочка моя!

- Он - артист! - говорит Танечка и с ловкостью фокусника выхватывает откуда-то фотографию в оклеенной ракушками рамке. - Вот он!

С фотографии на Ленку смотрит артист Донатас Банионис.

Гости молчат. Слышно, как лопаются пузырьки шампанского в бокалах.

Мадам Погориллер спохватывается первой.

- Очень хорошее лицо, - одобрительно говорит она. - Очень!

- Глаза красивые, - соглашается Ленка.

- Он, кажется, еще и культурный человек, - говорит Марк Полонский.

Лицо Танечки по самую шею заливает алая краска. Ей приятно, что люди хвалят ее жениха. Потому что он и вправду красивый, да еще и культурный.

- Поздравляю вас, Танечка, - говорит Марк Рондо и поднимает бокал.

Они молча пьют, а потом, постепенно оживляясь, накладывают себе салаты, брынзу и нежную молодую картошку. Танечка не пьет, потому что невесте на свадьбе пить не положено. Она сидит, перекинув косу через плечо, и не отводит взгляда от стоящего напротив портрета Баниониса.

- Повезло жениху, - говорит Рондо, - такую красавицу отхватил!

И правда, думает Ленка, подливая себе шампанского. И ей повезло. Он приличный и, говорят, непьющий. И культурный. Она будет с ним счастлива. И наступит лето, и улетит белый самолет в Америку, и соберутся все в аэропорту Кеннеди... и в аэропорту Бен-Гурион... и в аэропорту Шереметьево... потому что, в конце концов, не надо никуда ехать. Все мы тут, вместе, даже те, кого нет. И Михаил Боярский, и Муза Марка Рондо, и Левочка, и такса Джерри... Раз мы знаем, что это так, значит это так. И кто посмеет нас опровергнуть?

О ЛЮБВИ К БЕЛОМУ ВИНУ

"Я прибыл в Монтеррей в тринадцать сорок пять. Холодный ветер трепал непреклонные пальмы, а неу (зачеркнуто) прибой бил по пустынному пляжу. Я взглянул на часы. Бриджит должна была ждать меня на пустынном (подумать!) перроне, но ее..."

Действующие лица, кажется, начинают вырисовываться.

* * *

Шкицкие и Мунтяны уезжали почти одновременно. Собственно, Шкицкие раньше, и это придавало им чувство собственной значимости, потому что Мунтяны ходили к ним спрашивать совета - что нужно брать с собой, как оформлять багаж и идут ли в Израиле кожаные вещи. Лидочка приходила каждый вечер и морочила голову до двух ночи, - у нее была вольная профессия костюмера при местной киностудии, чья судьба - всю жизнь пребывать в простоях. Впрочем, к тому времени она уже уволилась. Ага, и к тому времени было уж ясно, что хочет ехать не столько она, сколько ее муж Андрюша Битов - тезка Андрея опять же Битова, а она просто не хочет оставаться один на один с заинтересованными подругами, потому что совершенно очевидно, что они скажут. Вот они и просиживали вечер за вечером у Шкицких, чтобы не думать ни о чем, а Ленка, которая была приятельницей в двух семьях - со Шкицкой-младшей она училась в институте, а с Лидочкой М. жила по соседству, - выслушивала жалобы от обеих на обеих. Время шло, и контейнеры уже ушли, и надо было складывать вещи, а они все сидели и болтали, а потом перлись через ночной город на своих двоих или на случайной попутке, потому что такси к этому времени возили уже неохотно. Потом от Лидочки шли безумные письма: она уехала ради Джонсика - старенького приемного кобеля с бельмом на одном глазу. Ему там будет лучше. А Шкицкие попали в самый центр иракской войны и извлекали из этого все возможные удовольствия. В большой семье даже из катастрофы можно извлечь удовольствие - какое событие ни возьми, оно поворачивается самым дурацким образом. А у Ленки семья была маленькая. Вернее, Ленка у семьи. Поздние дети вырастают слабенькими, с болячками, но желанными и оттого отмеченными чувством избранности. Ленка здесь вполне была на месте - и в институте отличница, и стихи какие-то в местной газете напечатала. Вот только все уехали.