Юрий Петухов - Чудовище (сборник)

В середине рабочего дня в кабинет начальника одного из важнейших отделов мало кому известного, но довольно-таки серьезного научно-исследовательского института ворвался шустрый и хамоватый порученец Сашка и с порога объявил:

— Все!

— Что — все? — поинтересовался начальник отдела — пятидесятилетний здоровяк, которого звали Антон Варфоломеевич Баулин.

— Уходят! — просипел Сашка, падая на стул.

— Кто?

— Да при чем тут кто?! Кого! Иван Иваныча уходят!

Баулин сгреб широченной ладонью лицо, оставив снаружи лишь один темный настороженный глаз. Долго сопел, пыхтел, затем запустил руки в черные с проседью густые волосы и принялся отчаянно скрести пальцами голову, будто у него неожиданно началась чесотка, и наконец с размаху стукнул кулаком по столу и отвернулся от порученца.

Тот не обиделся — дела были неважные, не до обид. Толкового разговора не получилось по той простой причине, что Сашка и не знал ничего толком.

После обеда Антона Варфоломеевича сморил сон. Как человек грузного телосложения да вдобавок ко всему гурман-любитель, он не отказывал себе в часике-другом… Но в этот раз выспаться Антону Варфоломеевичу не пришлось.

Голос секретарши прозвучал будто из-за стены — приглушенно, надтреснуто:

— Антон Варфоломеевич, уважаемый, вас в министерство вызывают!

Баулину почудилась в голосе этом зловещесть и недоброжелательность. И вообще, голос показался совершенно незнакомым, нереальным. Он даже передернулся, по лбу покатились градины пота.

— Срочно! — прогремело из-за стены. — Вы что это рассиживаете?! Вас срочно требуют!

Антон Варфоломеевич подскочил, почти бегом ринулся к двери. Та долго не поддавалась, он даже свернул ручку на сторону, злясь и матерясь про себя. За спиной, откуда-то из угла кабинета, послышался сдавленный ехидный смешок. Но Баулин не рискнул обернуться. Он рванул сильнее.

Коридор был непривычно пустынен — ни курильщиков, ни вечно сплетничающих сотрудниц, ни деловито снующих клерков. Это настораживало.

Начальство Антон Варфоломеевич уважал. А потому на высоком уровне не дерзал показываться без помощника или хотя бы находчивого порученца Сашки, наглеца и ловкача. Но сейчас, как назло, весь отдел будто вымер — опустевшие комнаты встречали начальника гробовым молчанием.

Надо было что-то делать, но что именно, Баулин не знал. Смятение охватило его, парализовало мозг. В руках появилась вдруг непонятная, пугающая дрожь.

— Гражданин Баулин! Срочно!! Министерство!!! — раскатами грома неслось по коридору. Голос был уже грубым, мужским, с хрипотцой и надрывом.

Почему гражданин, невольно подумалось Антону Варфоломеевичу, зачем же так?! По спине пробежал холодок. По размышлять долго не приходилось — начальство не любило опозданий.

И Баулин торопливо, с несвойственной ему поспешностью засеменил вниз по лестнице.

Машины у подъезда почему-то не оказалось. Растерянный, ничего, не понимающий Антон Варфоломеевич втиснулся в безразмерный, до отказа набитый людьми троллейбус. Его толкали локтями, плечами, сумками, дважды обругали за неповоротливость. Какая-то девица с отсутствующим взглядом жевала прямо над его плечом огромное мороженое — белые молочные капли падали на костюм. Девица облизывалась, поправляла ежесекундно очки на носу, доев, скомкала липкую бумагу, сунула ее в свой пакет, но тот оказался дырявым, и рука вместе с комком очутилась в кармане у Баулина. Девица фыркнула брезгливо, вытащила руку, смерила Антона Варфоломеевича презрительным взглядом и отвернулась. Комок, сырой и липкий, остался в кармане. Вынуть его Баулин на людях постеснялся. Но это происшествие немного отвлекло его.

До министерства было восемь остановок, и чем меньше их оставалось, тем сильнее сжимался железный обруч на сердце и нестерпимее ломило в затылке. Наконец, наступая кому-то на ноги, раскачиваясь из стороны в сторону всем своим грузным телом, Баулин пробился к выходу. Дверь открылась, и он оказался перед столь знакомым внушительным зданием из стекла и металла. У парадного крыльца не стояло ни одного автомобиля, не было видно и вечно ожидающих тут кого-то посетителей. Не чувствуя под собою ног, Антон Варфоломеевич сделал первый шаг…

Вахтер долго рассматривал пропуск, вертел его и так и этак, даже зачем-то поднес к носу и старательно обнюхал, затем он подозрительным взглядом уставился на Антона Варфоломеевича, сличая его лик с фотографией на пропуске. При этом на лице вахтера явилось недоверие, брезгливость. Баулин почувствовал, что, если это продлится еще хотя бы с минуту, последние силы покинут его и он рухнет на виду у всех в обморок. Впрочем, на виду ему бы это сделать и не удалось вестибюль министерства, обычно заполненный оживленным людом, на сей раз был пуст.

Наконец пытка закончилась, и вахтер, будто делая над собой невероятное усилие, насупив брови и поджав губы, процедил:

— Проходите, гражданин!

Пропуска он не вернул. Но Антон Варфоломеевич и не заметил этого. Все смешалось в его голове. Не помня себя, он добрался до лифта, машинально нажал нужную кнопку. Сбоку из стены, а точнее динамика, встроенного в нее, металлически проскрипело:

— Петр Петрович уже давно ожидает вас!

И вновь за спиной послышался ехидный приглушенный смешок. Антон Варфоломеевич с недоумением оглядел свои пустые руки папку со всеми выжимками, отчетами, справками он по спешности оставил у себя в кабинете. Но пути назад уже не было.

Лифт остановился, выплюнув Баулина на шестнадцатом этаже. Двери за спиной с лязгом сомкнулись.

Антон Варфоомеевич робко заглянул в приемную, заранее раздвигая свои полные губы в приветливой, подобострастной улыбке. Однако секретарша Валечка даже не взглянула на посетителя и сделала вид, что не расслышала его приветствия.

Антон Варфоломеевич, ничуть не смутившись, принялся рассыпаться в любезностях. Потом намекнул на срочный вызов. И, минуты через четыре, уже впрямую, сетуя мысленно на несообразительность Валечки, попросил доложить начальнику о его приходе. Ответом было ледяное, презрительное молчание.

Баулину ничего не оставалось, как скромно пристроиться в креслице для посетителей и терпеливо ждать, пока о нем вспомнят. Сиделось как-то неудобно, нехорошо. Предчувствия переполняли его, ожидание томило и пугало неопределенностью, безвыходностью.

Через полчаса у него затекли ноги и спина. Через полтора болело все тело — казалось, что оно не свое, холеное и тренированное, а какое-то чужое, взятое напрокат у немощного старца или у забулдыги-алкаша. Кровь отлила от головы, лицо покрылось бледностью, а кончики пальцев и вовсе посинели.