Михаил Харитонов - Лапсанг Сушонг

Лицо Юники сразу переменилось, вернуло себе форму. Модест подумалось, что она не так уж сильно поплохела. Если бы не заплаканные глаза…

— Ты, — она легонько поднялась на цыпочки и чмокнула его в висок, — извини. Я тут глупостей наговорила всяких. Я тебя обидела?

— Не успела, — проворчал Деев. — Хотела, но не успела.

— Хотела, — легко согласилась она. — Прости. Я дура. Дура лошадь.

— Я ничего не обещаю, — ещё раз повторил Модест.

— Я поняла. Ты осторожный. Пожалуйста, спаси моего папу. Лапсанг, — улыбнулась она, вспоминая. — Пушонг.

— Сушонг, — поправил он. — Лапсанг Сушонг.

1 апреля 1996 года. Вечер.

Она приходила в себя.

Сознание возвращалось какими-то рывками, как будто там, под черепом, крохотный злой человечек дёргал за верёвку с узелками. Узелки протискивались через трещинку в голове, и это было ужасно больно.

Сначала она поняла, что лежит на полу. Потом — что её зовут Таис. Ещё рывок принёс — Таисия, ещё рывок — Туся. Потом она вспомнила девичью фамилию, потом почувствовала, как саднит рассечённая бровь. И ещё что-то болит, но как-то глухо.

Туся попыталась открыть глаза, но не смогла.

Ещё несколько узелков протиснулись сквозь трещинку. Ей позвонил Лбов. Саша Лбов. Звонил по мобилке. Звал на мероприятие. У Саши что-то выгорело с кредитом. Что-то он такое говорил… Обещал проставиться. Хотя сам только зелёный чай пьёт, а бухло всегда ставит. Дёрг-дёрг, ещё узелок. Модест обещал быть. Купил новый «мерин», хочет показать. Вообще-то в Москве на такой машине лучше не ездить. Могут предъявить — обоснуй. Модест крут, но не настолько. Или настолько? Дёрг, дёрг.

— Вроде не очень битая, — голос прозвучал где-то далеко, наверху.

— Два ребра, нос, гематомы по телу. Фигня, в общем, — другой голос. — Повезло бабе. А вот нам на той неделе привозили бабу, в моё дежурство, тебя не было… Вот это было полное буррито…

— Чего было? — опять тот же голос.

— Ну фигня такая мексиканская. С красным соусом. Неважно.

— Она вроде в себя приходит.

— Сейчас отрубится.

Через дырку в голове продёрнулось ещё два узелка. Мобилка. Дорогая, чертяка. Наверняка притырили. А, ладно, здоровье дороже. Кстати, что у неё со здоровьем? Два ребра? Плохо. Нос? Тоже ничего хорошего. Когда охраннику Пете нос разбили, он ходил в такой смешной штуке на всю рожу… Наплевать. Лишь бы внутри всё было цело. Как же это она так умудрилась попасть-то?

— Как это она так попала? — первый голос.

— Бежала через дорогу. Навстречу «мерин». Ну ты знаешь, как они ездят. Мужик, правда, ничего оказался. Сам привёз. А мог бы и там оставить. Улица пустая.

— Ага. А мог бы и того.

— Не. Мужик нормальный. Говорит, это знакомая его. Заплатил. И ещё, говорит, дам.

Туся застонала: внутри проснулось что-то болючее и начало болеть.

— Ну говорю же, она в сознании.

— А не надо бы. Капни ей это самое… Блин, ну чё ты делаешь, ур-род!

Что-то зазвенело, разбиваясь. Через пару секунд Туся учуяла запах, напоминающий то ли смолу, то ли скипидар.

— Ногами не топчись.

— Извини. Тут по-дурацки всё стоит.

— Сам ты дубак… Ладно. Сделай ей. Только халатом не маши больше.

— Вены у неё хр-реновые… не вижу них-хер-ра…

В руку вползло что-то горячее.

— Вот так. Пусть прокапает.

Запах разлитого лекарства что-то напомнил. Что-то очень старое, из раньшего времени, когда в магазинах ничего не было, а Модест ездил на оранжевом «Москвиче».

— Лап-псанг… — выдохнула Туся. — Су… су… су… чу… су…

— Это она чего говорит?

— А не по фиг?

— Лапсанг Сушонг, — выговорила Таисия Ивановна, прежде чем потерять сознание.

17 августа 1998 года. День.

Он просматривал каталог, отмечая позиции.

Жасминовые чаи, решил он, следует брать по всем категориям. Бергамотовые — тоже. Китайские изыски, всякие там Тайпин хоукуй, или как его там, Дунюань дунбай — пока отставить. Дорого и накладно. Правильные московские люди сейчас такого ещё не пьют. В будущем году, пожалуй, следует вложиться в чайный клуб. Ну о-очень элитный и дорогой. Это даже политически будет правильно. Саша смежил веки и представил себе павильон с красной остроконечной крышей, где правильные московские люди пьют, скажем… надо что-нибудь знакомое, но всё-таки экзотическое, за что не жалко бабла… Что-нибудь а-ля Дарджиллинг, но дорогое… Цихун. Красный чай из уезда Цимэнь — то, что нужно правильным московским людям для полного вува. Да, уже пора.

Саша считал себя везунчиком. Кажется, он оказался единственным — кроме, пожалуй, круто поднявшегося Модеста — сумевшим обратить свои обрывочные знания о будущем во что-то полезное. Во всяком случае, в текущей действительности он ориентировался неплохо. Единственной глупостью, которую он успел сделать, было время, потраченное на изучение дореволюционной орфографии. Канальей оказался твёрдый знак в слове «КоммерсантЪ» — рука сама его выписывала. Лбов тогда сделал поспешный вывод, что новая власть вернёт старые нормы правописания и решил подготовиться… Зато он сумел вспомнить примерное время закрытия «МММ» — что позволило ему снять с этой кучерявой фирмочки кой-какую пенку.

Увы, к большим делам он так и не подобрался, несмотря на то, что выцарапал из головы десяток-другой фамилий и названий контор, с которыми имело смысл завязать контакты. Обида была в том, что ему нечего было предложить — а подцепить важняка без какого-никакого подката было делом нереальным. Но Лбов не унывал: в загашнике у него ещё кое-что оставалось. В последнее время он сумел кривыми путями выйти на одного дядьку из старой партийной гвардии. Дядькою также заинтересовался Модест и обещал помочь. От такого расклада можно было ждать интересных последствий.

Саша потряс головой, разгоняя мечтательность, взял трубку и вызвонил из подсобки Клавдию Львовну.

Старуху он вывез из Подольска самолично — и ни разу о том не пожалел. Несмотря на возраст, Львовна была крепка, как самшитовая палка, и стоила трёх молодых. Она знала наизусть номенклатуру товара, гоняла ленивых девок-продавщиц как сидоровых коз, собачилась с эпидемстанцией и пожарниками, и вообще — затыкала собой все дыры, как тот голландский мальчик. Конечно, годы всё-таки своё брали — однако, и здесь был свой плюсик: старуха понимала, что это её последнее место работы, и другого не будет. Поэтому за сашины «Колонiальныя товары» она держалась всеми оставшимися зубами. Впрочем, зубы-то у неё были ещё вполне ничего. В селе Плетёный Ташлык людей делали на совесть.

Львовна ввалилась в кабинет и с порога начала: