Антон Карташев - Вселенские Соборы

Роль своего авторитета и его благую полезность Константин отлично понимал. Он не понимал лишь внутренней сложности переживаний и мук совести восточного епископата. Император-идеолог в заключение Никейского собора произносит увещательную речь, призывающую к миру. И в качестве критерия - путеводителя для обретения истины может указать лишь на доверие в епископской среде к людям ученым: явный намек и на самого Евсевия Кесарийского, что тот c явным удовлетворением и помещает в своей «Жизни Константина» (III, 21).

Может быть, Константину и разъяснили, что богословски Евсевий потерпел крах, но Константин, ценя сговорчивость Евсевия (ведь подпись под актами собора он дал), наивно надеялся, что ученость Евсевия должна быть почитаема не только им одним, но и всеми. Этой своей светской логикой Константин бессознательно поддерживал реакцию против Никейского постановления.

Евсевия Кесарийского Константин чтил искренно, как человека чрезвычайно полезного для победы христианства над миром языческой культуры и для закрепления и углубления государственного значения церкви, чего особенно хотел достичь Константин. Ему импонировал Евсевий энциклопедическим знанием наук: эллинской литературы, философии, истории, хронологии, текста и экзегезы Библии. B своих апологетических трудах - «Praeparatio Evangelica» и «Demonstratio Evangelica» - он разъяснял суть и ценность христианства для языческой интеллигенции. Своими «Хрониками» и особенно «Церковной Историей» Евсевий, можно сказать, произвел целый переворот в историческом мировоззрении европейских народов, да и всего передового человечества земного шара. Исчезли из сознания бледные мифологические схемы и сменились схемой библейской, евангельской и церковной. Константин, по настроению своему антисемит, называвший еврейский народ «богоубийственным», принял, однако, библейскую схему как норму нового мировоззрения, видимо, считая в этом Евсевия Кесарийского и своим религиозным наставником. Он побудил Евсевия написать «Ономастикон», своего рода курс географии святых мест, археологии и истории. Как всезнающий ученый, Евсевий рисовался Константину как некий «корифей» всего епископата. Евсевий был y себя в знаменитой Кесарийской библиотеке и хранителем уникального сокровища, оставленного ей в наследство великим Оригеном. Именно Экзаплы и Октаплы. Этот своего рода прототип всего Священного Писания, письменный первоисточник веры, ждал своего размножения. Предприятие гигантское, посильное только при помощи средств государственных. И нет сомнения, что по внушению именно Евсевия Кесарийского Константин принял на казенный счет изготовление для церквей греческого Востока целых 50 полных Библий.

При таких выдающихся заслугах Евсевия для общецерковного дела если не непосредственно сам Евсевий, то его друзья по философской и богословской школе, называвшие себя по имени своего учителя Лукиана «солукианистами», постарались завоевать расположение императора Константина и внушить ему, что формальный Никейский мир (Pax Nicaena) надо сделать реальным через широкое толкование «Никейской веры» в том смысле, как думало восточное большинство. A под флагом этой традиции большинства хотели протащить контрабанду арианских теорий. Евсевий Кесарийский в этом смысле написал даже целое произведение под умышленно соблазняющим заглавием: «Церковное Богословие». B нем он дипломатически-сдержанно проводил свои арианские мысли. Считал, в частности, термин «омоусиос» - «Единосущный» - термином нецерковным.

Сосед Евсевия по Сирийскому берегу Евстафий Антиохийский тотчас же после Никейского собора вступил в жаркую полемическую переписку с Евсевием. По мнению Евстафия, Евсевий придавал ложное толкование Никейскому постановлению. Евстафий в его богословском настроении был антиоригенистом. Поэтому его выступления, особенно в данной Сиро-Палестинской области и в центре ее - Антиохии, были вызовом всей родине арианского богословствования.

Ариане не без основания сознавали себя птенцами гнезда Лукианова. Он здесь укоренил свою богословскую традицию. Сам Лукиан, как известно, принес покаяние и возвращен в православную иерархию, что и закрепил своей мученической смертью. Теперь на его антиохийском гнезде иерархически восседал столп никейства Евстафий Антиохийский - не только антилукиановец, но даже и антиоригенист. B этом отталкивании от Оригена Евстафий был столпом никейства скорее западного уклона, чем восточного. Посему неудивительно, что, воссев на кафедре чуждой ему антиохийской почвы, Евстафий вскоре вызвал даже низовое брожение, поднявшее обвинение его в савеллианстве. За такую крайность и приверженное к Евстафию здешнее, верное Никее меньшинство ответило обвинением нападавших в политеизме, явно отрывавших Второе и Третье Лицо Св. Троицы от Первого.

Практически это и было симптомом широко развитого вульгарного богословствования, благоприятного арианству. Враждебная никейству антиохийская среда быстро сорганизовалась в форму местного Антиохийского собора (ок. 330 г.) и большинством формулировала осуждение и низложение Евстафия за «савеллианство». Восторжествовавшее местное антиохийское большинство, видимо, со страстностью подбирало целый букет разных обвинений, чтобы утопить ненавистного никейца в глазах императора и добиться его устранения и ссылки. Феодорит впоследствии сообщает нам, что прибегли неправедные судьи и к грубой, затасканной фальшивке. Привели с базара женщину, которая имела ребенка от Евстафия. Допрос подтвердил имя Евстафия, но не епископа, a какого-то кузнеца. Срывалась одна фальшивка - немедленно выдвигалась другая.

Придумали подвести Евстафия под неумолимую статью lиse-majestй. «И подвели и упекли…» Мать императора Константина Елена, увлеченная археологическими находками и культом св. мест в Палестине, резидировала поблизости в своем дворце в Антиохии. Ее восстановили против Евстафия. Елена, может быть, не без внушений «придворного» Евсевия Никомидийского усмотрела в Евстафии своего религиозного врага. Она была особо горячей поклонницей известного священномученика пресвитера Лукиана. Несомненно, питал и подогревал это почитание Евсевий Никомидийский - столп «лукианизма», т.е. будущего «арианизма». Сам Лукиан лично за себя загладил покаянием пред антиохийскими предстоятелями свое прежнее профессорское неправомыслие и прощен и канонизирован церковью за свою кровь мученика. Но ни нам - сынам церкви XX в., ни его современникам, каким был Евстафий Антиохийский, непозволительно закрывать глаза на тот печальный факт, что талантливое профессорское влияние Лукиана безвозвратно породило целое поколение верных ему учеников - создателей великой ереси. Исключительная случайность обострила y царицы Елены ее поклонение имени Лукиана. Родилась она в западной Сицилии в городке Дрепана - в нынешнем Тrаpanі. Став царицей, она построила себе маленький дворец на своей родине. И вот случилось так, что там к берегу моря волны прибили тело мученика, признанного за тело Лукиана, хотя тело мученически казненного Лукиана брошено было в Мраморное море около берегов Никомидии. Св. Елена в память этого построила в Дрепане близ дворца христианскую церковь памяти Лукиана. He исключено, что новый антиохийский святитель Евстафий, подлинно знавший и оценивавший современную ему и местную историю церкви, не одобрял столь громкого прославления Лукиана. Злые языки в нужный им момент припомнили эти суждения Евстафия, для которого царица Елена не могла быть церковным авторитетом. Св. Амвросий Медиоланский сообщает нам, что Елена взята была себе в невесты отцом Константина Великого Констанцием Хлором из простого положения stabularia, т.е. дочери начальника конной станции, стоявшей «за стойкой» и разливавшей вино путникам, ожидавшим перепряжки и перекладки лошадей. Тут она и понравилась проезжавшему генералу Констанцию Хлору. Стала затем императрицей, вслед за мужем монотеисткой и вслед за сыном - христианкой. Какие-то отзывы Евстафия об императрице Елене представлены арианствующими доносчиками Константину как crimen laesae majestatis. Евстафий был привезен под арестом к императору. После личного допроса Константином Евстафий был отрешен светской верховной властью от места и вместе с несколькими дружественными с ним клириками сослан во Фракию, где вскоре и умер в Филиппах.