Джордж Мартин - «Если», 1996 № 06

— Сюда кто-то совался! — закричал охранник, тыча оружием перед собой. — На двери сигнализация вырублена!

— Может, ты и прав, да только я никого не вижу, — изрек его напарник.

Они глянули под ноги и по сторонам. Но не вверх. Я надеялся на лучшее и готовился к худшему, ощущая, как от подбородка ко лбу струится пот. И с ужасом смотрел, как о шлем охранника разбиваются капли.

— В другой цех! — выкрикнул он, заглушив щелчок очередной капли пота.

Они рванули вон, дверь хлопнула, я прошел по потолку, съехал по стене и обмяк в изнеможении на полу.

— Десять секунд, — предупредил я себя.

Выживание — суровая школа. Идея, показавшаяся мне в свое время недурной, возможно, и впрямь была недурной. В свое время. Но сейчас я испытывал раскаяние — дернула же меня нелегкая посмотреть те новости!

Торжественное открытие нового монетного двора на Пасконжаке — планете, частенько именуемой Монетным Двором… Первые в истории человечества монеты достоинством в полмиллиона кредитов… Приглашены знаменитости и пресса.

На меня это подействовало, как на спринтера — хлопок стартового пистолета. Через неделю я прошел таможенный контроль пасконжакского космодрома с чемоданом в руке и удостоверением репортера ведущего агентства новостей в кармане. Армия вооруженных охранников и уймища защитных устройств не охладили мою психопатическую одержимость. С таким чемоданом я мог не бояться никаких датчиков — чем ты его ни просвечивай, он все равно будет демонстрировать ложное содержимое. Оттого-то поступь моя была воздушна, а улыбка — широка.

Но теперь мое лицо обзавелось пепельным оттенком, а ноги предательски дрожали, когда я заставил себя встать на них.

«Ты должен выглядеть спокойным и собранным, — проговорил я в уме. — И думать о чем-нибудь невинном».

Я проглотил успокаивающе-собирающую таблетку мгновенного действия и направился к двери. Шаг, другой, третий… И вот глаза лучатся самоуверенностью, походка обретает чинность, а сознание — чистоту. Надеваю очки в оправе, густо усаженной «алмазами», и гляжу сквозь дверь. Ультразвуковое изображение идеально четким не назовешь, но можно разглядеть силуэты спешащих мимо людей, а больше ничего и не требуется. Когда промелькнул последний силуэт, я отпер дверь, проскользнул в нее и позволил ей затвориться за моей спиной.

Невдалеке охранники, вопя и размахивая оружием, гнали по коридору толпу моих коллег-журналистов. Я отвернулся и твердым шагом двинулся в противоположном направлении. Свернул за угол…

Постовой опустил ружье, дуло уперлось в пряжку моего пояса.

— La necessejo estas tie? — Я изобразил чарующую улыбку.

— Че ты вякнул? Ты че тут делаешь?

— Вот как? — Я фыркнул распяленными ноздрями. — Весьма низкий уровень образования. В частности, знание эсперанто оставляет желать лучшего. Правильно?

— Пра-ально. А ну, вали отсюдова!

— О, вы так любезны!

Я повернулся и скромненько удалился на три шага, прежде чем смысл ситуации проник в его вялые синапсы.

— Эй, ты! А ну назад!

Я остановился, повернулся и показал мимо него.

— Что, туда?

Газовый баллончик, спрятанный у меня в ладони, коротко прошипел. Охранник закрыл глаза и повалился на пол. Я выхватил ружье из его обессилевших рук… и сразу положил на мерно вздымающуюся грудь. На что оно мне? Я отошел от охранника, открыл дверь на аварийную лестницу, закрыл ее за собой, привалился спиной к створкам и очень глубоко вздохнул. Затем извлек из репортерского бювара карту и водрузил палец на значок, отмечающий лестницу. Так. Теперь вниз, в кладовку… Но внизу кто-то ходит! Значит, вверх. Тихо-тихо, благо подошвы мягкие. Все нормально, в плане есть и такой вариант. Конечно, лучше всего — двигаться к выходу вместе с толпой, но раз уж выбирать не приходится, можно и вверх… на пять или шесть маршей, на последнюю площадку перед дверью с табличкой «КРОВ», что на языке туземцев, вероятно, означает «крыша». Непростая дверка, целых три охранных устройства… Обезвредив их, я раздвинул створки и проскочил между ними. Огляделся. Крыша как крыша, со всем, что положено крыше: резервуарами для воды, вентиляционными шахтами, кондиционерами и солидной дымовой трубой, выдыхающей грязь. Лучше и быть не может.

Я со звоном ссыпал деньги в мешок, а следом за ними побросал все снасти, способные меня скомпрометировать. Переломил пряжку ремня, извлек катушку с моторчиком и молекусвязной фишкой. Сунул ее в мешок, вытянул фишку наружу, затянул горловину мешка и завязал. Опустил его в дымоход на глубину руки и прикрепил изнутри к трубе подъемное устройство.

Готово! Остается лишь выждать, пока уляжется суматоха, и вернуться за добычей. Можно, если хотите, назвать это вкладом до востребования.

Затем, вооруженный одной невинностью, я вернулся к лестнице и спустился на первый этаж.

Дверные створки медленно и беззвучно раздвинулись и сошлись. За ними стоял охранник — спиной ко мне и так близко, что можно дотянуться рукой. Что я и сделал, да еще похлопал его по плечу. Он с визгом отскочил, развернулся и вскинул ружье.

— Простите, не хотел вас побеспокоить, — вежливо сказал я, — но боюсь, я потерял своих коллег. Вы не знаете, где сейчас все журналисты?

— Сержант, я тут сцапал одного, — пробормотал он в микрофон, укрепленный на плече. — Ага, это я, рядовой Измет, одиннадцатый пост. Так точно. Есть задержать. — Он навел на меня ствол. — Не вздумай рыпаться!

— Уверяю вас, это совершенно не входит в мои намерения!

Я полюбовался ногтями, снял с пиджака несколько пылинок и засвистал веселый мотивчик, стараясь не обращать внимание на подрагивающее дуло. Наконец раздался частый топот множества ног, и нас атаковал взвод под предводительством мрачного сержанта.

— Добрый день, сержант. Вас не затруднит объяснить, почему в меня целится этот солдат? Нет, лучше скажите, почему вы все в меня целитесь?

— Изъять «дипломат»! Надеть наручники! Увести!

Немногословный он парень, этот сержант. На картах, розданных журналистам, не был отмечен лифт, в который меня затолкали. Как и не было на них даже намека на многочисленные ярусы под первым этажом. Подземелье бог знает на какую глубину уходило в планетное чрево. По моим барабанным перепонкам шарахнуло давлением. Мы проезжали ярус за ярусом, и вскоре я сбился со счета, но их числу определенно позавидовал бы любой небоскреб. От мысли, что я откусил гораздо больше, чем способен прожевать, мой желудок съежился. Наконец меня вышвырнули из лифта, провели по коридору, перегороженному на каждом шагу решетчатыми воротами, и втолкнули в помещение особенно мрачного вида — с традиционно голыми стенами, лампами без абажуров и жесткой табуреткой. Я тяжко вздохнул и сел. Мои попытки завязать разговор остались без внимания, как и предъявление репортерского пропуска. Впрочем, его у меня забрали вместе с ботинками, а следом за ними отправилась и одежда. Я накинул халат из черной колючей мешковины и более не старался разговорить охранников.