Станислав Буркин - Фавн на берегу Томи

Бакчаров смутился, но тут же взял себя в руки.

— В Петербурге говорят, ваш университет готовит отличных ученых. Настоящих знатоков своей науки. А там где есть такие мужи, там будущее…

— Университетто у нас только строится, — немного удивленно сообщил губернатор, — к восемьдесят восьмому году, бог даст, откроем.

— А сейчас же какой год, повашему? — смущенно нахмурился Бакчаров.

Все на мгновение замерли, но тут же разразились дружным смехом.

— Да, в Сибири время течет не так, как в Европе, — хихикал доктор, а купец Румянцев поднял рюмку и басом скомандовал:

— За гостя из будущего!

— Из будущего! За гостя! — загалдели вокруг стола, выпили, и тема переменилась.

«Что за идиотские шуточки, — думал Бакчаров, считая себя в розыгрыше. — С этими томичами ухо востро держать надо. А то еще какую небылицу сговорятся доказывать».

— Дмитрий Борисович, а как вы относитесь к теории электромагнитных волн Герца? — через весь стол обратился к Бакчарову профессор Заушайский.

— Я читал трактат Генриха Рудольфа Герца, — спокойно отозвался Бакчаров. — Мне показалось, что его теория касательно передачи сигналов по эфирным волнам лженаучна.

— Что вы сказали? — выкрикнул глуховатый старик и воткнул в свое ухо рожок.

— Дмитрий Борисович сказал, что относится лженаучно, — крикнула в рожок профессора его соседка.

— Не хорошо это для учителя относиться к чемулибо лженаучно! — возмутился Заушайский. — Мне же думается, что созданный немецким физиком электромагнитный вибратор очень скоро поможет людям не только общаться на громадном расстоянии, но и перемещаться во времени и пространстве, если, конечно, приделать к нему арифмометр Отто Ганна…

Затосковавшая светская толстуха перекинулась взглядом с женой доктора и, вскинув бровь, проговорила:

— Господа, я, без сомнения, в восторге от всех этих механизмов, а ваши Герц и Ганн так те и вовсе, судя по всему, волшебники, но я все же предлагаю перейти уже к танцам!

Бакчаров считал своим долгом быть в этот день приветливым и держать себя с тактом и достоинством. Даже во время танцев, меняя партнерш одну за другой, из неведомой ему тайной очереди, учитель не посрамил хозяина своим бальным мастерством и продемонстрировал все стороны высокого искусства современного танца.

Младшенькая, Мария Сергеевна, привлекла внимание Бакчарова еще тогда, когда он возлежал на одре болезни своей. Личико ее было бледненькое, правильное, а выражение искреннее, как у ребенка, но немного пугливое и болезненное, хотя и часто внезапно веселое. В эти мгновения милое, мечтательное сияние всех ее черт и переливающаяся ямочками игра, как по волшебству, растворяли все то, что только что казалось признаками слабого болезненного созданья. Но, похоже, веселой она бывала чаще из вежливости, нежели по настроению.

Старшенькая была красивее, но изза буйного темперамента и почти цыганской страстности широко расставленных аквамариновых глаз меньше привлекала Бакчарова. Этакий запасной вариант. У нее был гладкий, чуть глянцевый округлый лоб. Она имела жеманную привычку во время беседы, переминая нежными плечиками, окидывать всего собеседника кокетливым взором, прилежно избегая его собственных глаз. И уже это ужимистое избежание взора само по себе являлось той подпольной игрой с едва знакомыми мужчинами, которая называется словом «флирт». Так же и ее совершенно очаровательная улыбка, сладкая, как нектар, никогда не бывала прямо обращена к собеседнику, а держалась, так сказать, собственной далекой цветущей пустоты или блуждала с близорукой вкрадчивостью по случайным предметам.

Во время танцев дочери губернатора не уступали друг другу в изяществе и ловкости, но если в младшей было больше плавности и покорности, то в старшей больше страсти и независимой точности.

Вечер и не думал подходить к концу, когда у Бакчарова кругом уже пошла голова от перетягивания его из одного кружка по интересам в другой, несмешных шуток, всем известных историй и вообще всей этой бессмысленной салонной болтовни. Кончилось все тем, что начальник томского гарнизона генерал Турчилов подошел к нему с бокалом в руке и, намекая на чтото, тронул мизинцем свою бровь. Дмитрий Борисович признался, что не понимает. Тогда коренастый человек в мундире оттащил его в сторону и тихо сообщил:

— Конечно, после Европ, господин учитель, вам здешние барыни не могут понравиться, — проговорил он с пьяным сарказмом, неопределенно указывая рукой в зал, — но если хорошенько поискать, то и здесь можно найти девочку… Короче говоря, а не поехать ли нам туда?

Бакчаров с ужасом понял, куда его приглашают, тут же отказался, сбивчиво извиняясь, добавил:

— Другим разом, господин генерал, — и отошел.

Вскоре после этого изможденный учитель честно признался в том, что еще чувствует после болезни слабость, и, произнеся чувствительную прощальную речь, удалился.

Очень довольный вечером и гордый своим гостем, губернатор проводил Бакчарова наверх. Вскоре и его дочери одна за другой также сослались на плохое самочувствие и отправились каждая в свою комнату заливаться горючими слезами.

Ночью Бакчаров вновь прокрался в «Левиафанъ» и убедился, что играет и поет в нем действительно Человек. Пончо болталось на Человеке как на вешалке, невиданное ранее сибиряками сомбреро так съехало на затылок, что больше напоминало нимб. Иван Александрович пел песню про то, как в Бразилии он выиграл в карты двух девочек в качестве месячных жен, одна из которых оказалась мальчиком и братом другой. Тогда Иван Александрович, недолго думая, сделал мальчика своим месячным пасынком. Пасынок оказался на редкость тупым и даже после всех истязаний, доставляемых ему Человеком, так и не выучил русского алфавита. Только под конец он проявил недюжинные таланты в освоении славянского языка — во время побега со своей сестрой от Ивана Александровича он всадил три пули в своего месячного папу из его же пистолета, выкрикивая самые грязные русские ругательства.

Ах, бразильянка, бразильянка,Где твой бронзовый браток?Ах, бразильянка, бразильянка,Где мой ласковый сынок?Я ему в сыром подвале,Если б вы не убежали,Преподал бы траливали…Русской грамоты урок!

Горланил, срывая связки, Человек под дружный хохот сибирских бородачей.

На этот раз Бакчаров расположился поближе к исполнителю так, чтобы видеть его лицо. Учитель сразу подметил манеру исполнения Человека. Было в ней нечто отрешенное от окружающего, жесткое и в то же время чуткое. Смуглое лицо Человека было изрезано морщинами, вокруг сухого рта серебрилась щетина, а строгие до индейской свирепости глаза были красны от табачного дыма, как раны. Но Человек, не обращая на это внимания, угрюмо смотрел перед собой, хрипло, постариковски, горланил песню, жестко и в то же время виртуозно цапая костлявыми длинными пальцами гитарные струны. Вот он проревел, захлебываясь от ярости, припев и снова запел куплет, тихо, словно романс.