Дмитрий Градинар - Расправляя крылья
— Значит, скоро и нам предстоит…
— Предстоит. С большой вероятностью… Как тебе новость?
— Ещё не знаю. Как-то пока не верится… Мы даже не делали тренировочных вылетов, не то чтоб — в бои.
— За этим дело не станет. С «водяными матрёшками» пришлось уже повозиться?
Вот. Опять! Кто-то уже упоминал при Джокарте эти загадочные матрёшки. Ах, да! Инструктор по настольным играм! И пообещал, что это окажется увлекательным занятием…
— Нет. Не пришлось. Наверное, о них знает вся крепость. Кроме меня одного.
— Узнаешь. И очень скоро.
Штурмовик словно сквозь воду глядел Всё-всё сбылось именно так, как он говорил ..
Балу помахал кому-то, ему, наверное, ответили, потому что офицер улыбнулся и несколько раз кивнул. Вот только — с кем он обменивался приветствиями, Джокарт, как ни старался, разглядеть не смог. Свет у эстрады словно опускал полог, вырисовывая правильный круг на пять-шесть шагов, за которым всё тонуло в сумраке.
— Кстати! Из-за этих всех новостей тебе перепало кое-что приятное! Сейчас мы увидим и услышим Лиин. Знаешь, кто это?
Джокарт не знал и отрицательно крутанул головой.
У эстрады возникло некое оживление. Кто-то из обслуги бара установил старомодный микрофон на изящной черной стойке. Свет усилился, а после померк, в зале раздались аплодисменты.
Официант как раз подал на стол напитки: водка для офицера и два бокала свежевыжатого сока — непозволительная роскошь в Крепости! — для Джокарта.
Лучше бы он принес обыкновенной воды, подумал Джокарт, и тихо охнул. Причиной была вовсе не баснословная дороговизна натуральных продуктов. Последний раз он пил нечто подобное несколько лет назад, когда все еще были живы, и они в семейном кругу праздновали Рождество на Плутоне…
С минуту Джокарт ошарашенно смотрел, как оседает на стеклянное дно мякоть, и чувствовал, будто на него надвигается скоростной экспресс, вовсю сигналя, но возможность сойти с монорельса пропала. Перестала быть возможной. Глупо, глупо, глупо! — кричало что-то внутри Джокарта… Но было поздно. И мякоть уже осела.
К горлу подкатил предательский комок. Джокарт ощутил в пальцах знакомую дрожь и захотел уйти. На трек. В «чёрный колодец». Куда-нибудь. Лишь бы не видеть и не осязать играющий сейчас перед ним цветом этот осколок минувшего счастья.
— Э-э, друг мой… Такой взгляд я видел не раз. Чёртовы воспоминания?
Попадание в точку ускорило процесс. И Джокарт трудно сглотнул, готовый в следующую секунду пустить слезу. Мысленно он понимал, что очередной срыв, скорее всего, заставит руководство курсов серьёзно задуматься над его пригодностью к дальнейшему обучению. Но плакать готово было сердце, а ему, как известно, не прикажешь…
— Я… пожалуй, пойду… — сумел выдавить из себя Джокарт, поднимаясь из-за стола.
Редкое чувство, но, к сожалению, многим знакомое — знать, что делаешь что-то не так, но быть не в силах что-либо изменить.
Офицер сориентировался мгновенно.
— Бармен! — выкрик в сторону барной стойки, сопровождаемый замысловатым жестом над головой.
Это потом уже Джокарт понял, что так посетители всех публичных заведений Крепости просят о конфиденциальности. Столик, за которым они сидели, мгновенно оказался окружен тубусом розового мерцания. Звуки исчезли, всё происходящее извне казалось теперь отражением в кривом зеркале.
— Держи! Только пей залпом…
Джокарт, словно заводной автомат, опрокинул стакан водки, протянутый штурмовиком. И в следующий миг почувствовал, как по щекам побежали слёзы.
Беззвучные. Едва весомые.
— Держи ещё!
Стакан вновь полный. И вот уже — пустой. Теперь, казалось, слёзы бегут и изнутри.
Штурмовик между тем неспешно прикурил сигарету, откидываясь на спинку кресла, деликатно предлагая не стесняться нахлынувших чувств. Он словно перестал интересоваться тем, что происходит с его собеседником, смешно открывая рот, выпуская кольца дыма — по три: два сквозь одно, и, морщась, тёр переносицу. Будто решал какую-то отвлеченную сложную задачу. Говорить он начал только через минуту.
— Знаешь, я всегда считал, что самое опасное в человеке — то, что живёт глубоко внутри. То, с чем вольно-невольно приходится жить.
Боец, оплакивающий потерю — это не страшно. Нормально, если так можно сказать… У каждого должен быть клапан, что не позволяет мучительной боли сожрать нас изнутри. Ты, наверное, слышал, что пехотинцы не умеют плакать человеческими слезами, делают это только вынужденно и исключительно по необходимости… Это не так. Мы тоже плачем. Считаем потери, вспоминаем о ком-то и плачем.
Мы плакали раньше и будем делать это потом. Л слёзы там или не слёзы — другой вопрос. Всей военной медицине никогда не сделать из нас бесчувственных чурбанов, как бы они ни старались…
Потом, в неуловимое мгновение оказавшись лицом к лицу с Джокартом, пристально заглядывая ему в глаза, штурмовик спросил:
— Кто?
Спросил так, будто утверждал, констатировал… Знал, что Кто-то был.
— Все… Семья… — выдохнул Джокарт, с удивлением и благодарностью обнаруживая, как уходит боль.
Всё. Ушло. Словно отхлынувшая волна, оставляющая после себя мокрый, холодный песок и корчащуюся на нём в предсмертных судорогах и шипении морскую пену — всю в прожилках разорванных водорослей.
— Денеб? Вега? Пламенная, Барьерный Риф, Каверна Титлиновой… — последним прозвучал Плутон.
Офицер перечислил цепочку человеческих трагедий, и Джокарт ужаснулся — насколько она длинна. Но тут штурмовику в точку попасть не удалось. Он забыл ещё одно звено…
— «Хванг».
Теперь Джокарт уже не плакал. Кусая губы и оттирая глаза, он проклинал свою недопустимую, неуместную слабость! Выпитое спиртное напомнило о себе, и искаженные силуэты за оптико-акустическим барьером задвигались быстрее, а мерцание светового тубуса потеряло цвет, превратившись в блеклые шторы, провисающие причудливыми складками.
— Из-за этого и решил стать пилотом? — откуда-то издалека донесся голос Балу.
Джокарт кивнул, решив не вдаваться в подробности. Вместо стыда появилась злость на собственную несдержанность.
— А не боишься? Я уверен, что кто-то из наставников уже обсуждал с тобой эту тему, но всё же… Не боишься, что эти мысли и это состояние настигнут тебя прямо посреди боя? Я такое видел однажды… Не сказать, что парень погиб зазря, — всё-таки он достал своего червя, добив его в упор. Но…
— В бою мне навряд ли предложат апельсиновый сок. А фотографии я спрятал. И у меня есть цель! — С каждой новой фразой голос Джокарта набирал силу, будто он грозил кому-то невидимому, но потом, когда такое крещендо достигло апогея, звучание его речи снова пошло на спад, словно угасло. — И с глупыми мыслями покончено. Осталось только это. Извините…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});