Алексей Биргер - Стеклодув

- А потом отец твою работу разбил. Он мне рассказал, что это была за работа. Да и сорвался, бедолага, в этот окаянный запой, до самой смерти. Он мне говорил, что перед тем, как первую рюмку выпить, бродил по городу и пытался разговаривать с этим... кого считал хозяином твоего дара. Моя вина, твердил, что не уследил, и что сын сделал то, что тебе не по нраву, так ты уж меня накажи, не отнимай у него того умения, которое есть. И вдруг другая мысль ему в голову вдарила: да кому ж он сына продает? Ради кого его судьбу без него самого решает? И с этой мыслью будто отпустило его что-то, и сразу захотелось выпить. Он и выпил, потом еще и еще... А через какое-то время пытался мне объяснить, будто сам ангел ему явился, а может, и повыше, господь Бог, и сказал: "Не бойся, что пьешь, пьянство хоть и грех, но я тебе этим грехом другой, страшнее грех совершить мешаю: сына нечистому предать. А что пострадаешь ты от своего пьянства, так это кара тебе за прошлые грехи, чтобы ты их искупил..." Я начала его стыдить: совсем в алкоголики заделался, разум и совесть потерял, теперь уже ангелами свое свинство оправдываешь. То, говорю, тебе в похмельной горячке дьявол видится, то бог... Лучше завязывай с этим делом, а то бесы и ангелочки по тебе ровно вши забегают! Но он, сам знаешь, меня не слушал. А с другой стороны... Помнишь ведь, какой он был тихий, прибитый, ласковый, будто и впрямь что пытался искупить. А уже в больнице, когда совсем отходил, он, улыбаясь, и сказал мне: "Спас я сына! Спросил у него, отдаст ли он свой дар ради человеческой жизни, а он ответил, что отдаст! Выходит, вывел я его из-под власти нечистого! Жизнью свою дурость старую искупил, зато ему теперь ничего не грозит!"

Мне стало стыдно: я ведь помнил, что солгал отцу ради его спокойствия. А мать, передохнув с полминуты, закончила:

- Я думала иногда тебе все это рассказать, да язык не поворачивался. И глупостью казалось, и смутить тебя боялась, ум твой покалечить. А сейчас, когда увидела, как стекло тебя слушается, и этих бандитов перерезать готово, стало мне страшно: а вдруг была за отцом какая-то правда? И не сумел он тебя освободить, как ни старался, потому что стекло это, летающее и убивающее, дьявольское дело, а не божеское... Если бы сама не увидела, ни за что бы не поверила, рассердилась бы и велела на сына не клеветать... Да, раньше тебе все рассказать надо было, ты уж прости меня, что утаила.

- Да что ты, мам... - начал я.

Она попыталась приподняться и выпрямиться.

- Нет, ты дослушай! Если мы с отцом согрешили и ты был заранее чёрту обещан, то теперь сам должен искать спасения... Поверь мне, сынок...

По-моему, она еще многое собиралась мне сказать, но у нашей калитки послышалась сирена "скорой помощи".

Врач, едва поглядел на маму и сразу забрал ее в больницу. Мне дали понять, что дело плохо.

И точно, больше я маму не видел. В ту же ночь она умерла. Можно считать, я выслушал ее предсмертную исповедь...

Мне не совсем хочется вспоминать, что было в последующие дни. Как друзья матери и отца помогли мне организовать похороны и поминки, как решали вопрос, что делать со мной. Думали даже, что меня надо отправить в школу-интернат, но я стал доказывать, что мне скоро шестнадцать, что я самостоятельный и даже сам могу зарабатывать, и куда же мне от родного дома. Люди из органов опеки и попечительства несколько раз беседовали со мной, будто и соглашались с моими доводами, но сомнения у них все же оставались, и моя судьба висела на волоске.

А я ходил как в чаду, потрясенный и смертью матери, и тем, что мне открылось. То, что кипело внутри меня, не опишешь. Заниматься автомобилями я не мог - не было того спокойствия духа, которое требуется для такой работы.

Я рискнул сделать другое. Прошло десять дней после смерти матери. Накануне на девятидневные поминки у нас собирались друзья отца и матери. Ее подруги принесли продукты, стол приготовили, а потом даже посуду помыли мне оставалось помогать совсем немножко. Единственно, я им деньги предложил, чтобы можно было купить, что получше. Они сперва застеснялись, но я объяснил, что запасов у меня пока достаточно, да к тому же я все время продаю какие-то свои изделия - и буду дальше продавать. Свою лепту, кстати, внесли и Иркины родители, а Ирка старалась быть с мной все эти дни побольше, и мне казалось, мы еще теснее сблизились.

Разговоры, естественно, вращались и вокруг того, как мне теперь быть, жалели меня, спрашивали о моих планах. Я отвечал, что умею за себя постоять, и все со мной будет нормально. Я и школу закончу, и продолжу работать со стеклом. Держаться я старался как можно незаметней, в углу, но, к сожалению, это не очень-то получалось.

Еще раз экспериментировать с водкой я не решился. В какой-то миг мне что-то почудилось, и я вышел из дому, сказав, что хочу глотнуть воздуха. Но черного автомобиля я не увидел. Вокруг царили тишь да гладь.

На следующий утро я был один, совсем один. И тогда я решился проделать одну вещь, о которой стал думать со дня смерти матери. Отец боялся создавать изделия, как-то связанные с "божеским". А если мне попробовать - и по тому, какие могут выйти последствия, узнать, действительно ли я принадлежу нечистому?

Я решил сделать хрустального ангела. Вообще-то, это европейская традиция -делать на Пасху ангелов, и я знал о ней из каталогов международных выставок и альбомов по художественному стеклу. Один такой ангел очень ярко стоял у меня перед глазами, и я подумал, что неплохо было бы его повторить. Разыскал среди накопившихся у меня книг альбом, в котором я его видел, нашел нужную репродукцию, стал всматриваться. Вот он - летящий, устремленный вперед, складки одеяния развеваются, закручиваясь у ног...

В надписи под репродукцией сообщалось, что ангел этот сделан в мастерских Бад Мюнстерайфеля. Раньше я на эту надпись не обращал внимания, а теперь задумался: интересно, что это за город такой, в котором стекольное производство явно замечательное? Так я впервые обратил внимание на город, в котором сейчас нахожусь. Да что там, можно даже сказать, что так я впервые узнал об этом городе, ведь прежде я на эту подпись, что называется, смотрел, да не видел. И мне подумалось, что неплохо было бы съездить в этот город.

Стеклянная масса достигла нужного состояния, и я взялся за ангела.

Работа пошла на удивление хорошо и легко. Вот общая форма фигуры, вот крылья, вот голова - пока еще без черт лица, и даже кудрявые волосы намечены общим объемом. Но я уже знал, какое будет лицо, как эти волосы будут развеваться, как потекут складки одеяния, как обозначить трепещущие кончики крыльев.

Ангел медленно остывал на рабочем столе, а я взялся за отделку кистей рук. Левая рука была чуть вытянута в сторону, какбы удерживая равновесие в воздухе, а правая чуть устремлена вперед, и пальцы сложены так, будто захватывают щепоть соли - знак благословения, или покровительства, чего-то подобного. И надо было очень точно и тонко подчеркнуть, какие суставы пальцев напряжены, какие расслаблены, чтобы общее движение сохраняло свою естественность.