Дмитрий Биленкин - Марсианский прибой (сборник)

Зубов упал, руками, коленями вцепился в плоскую каменную плиту. Металл шлема скрежетал по камню.

— А-а-а! — кричал Зубов, теряя силы.

Крик вывел Разина из столбняка. Машинально он схватился за пояс: пусто. Вот уже месяц, как они «забывали» пистолеты — кому охота тащить в маршруте лишнюю тяжесть? Но все равно, что могли сделать пули этому бесформенному существу (или веществу)?

Ом скатился вниз, ударил каблуком по отростку. Каблук мгновенно прилип, будто его охватило клеем. Разин упал. Отросток ослабил хватку — теперь Зубов мог хотя бы держаться за камень, в кровь обдирая пальцы, — и выбросил в сторону Разина тупой, безглазый аппендикс. Мерно покачиваясь, лоснящийся, гладкий, он тянулся к шлему. Сзади тяжеловесно близилась основная масса.

Разин бешено рванулся и освободил ногу. Вскочил, увернулся от змеиного броска другого щупальца. Задыхаясь, побежал что есть силы вверх. Споткнулся о камень. И тут мелькнула надежда.

Он поспешно хватал камни, набивал ими рюкзак, забыв о криках товарища, об отростках, которые ползли за ним. Наполнив рюкзак, он побежал что есть мочи на другой конец «озера», схватил сразу пригоршню камней и швырнул их в зловещую черную «грязь».

Опять, как и в первый раз, камни исчезли без плеска. Место удара немедленно вспухло, выстрелило щупальцами. Разин с радостью увидел, как заполняется грязью обнажившееся ранее дно. Он кидал и кидал камни, то и дело отбегая и стараясь не думать, успеет ли он и поможет ли это Зубову. Тот еще кричал, значит, был цел. Напротив Разина «грязь» уже грозно встала валом, отростки при всей их медлительности лихорадочно шарили по берегу, и Разин с ужасом видел, как после их прикосновения бесследно исчезают редкие травинки.

Он улучил момент и кинул взгляд на другой берег. Там начинался «отлив». На суше остался лишь один отросток, который более не тащил, а лишь держал Сергея. Действовало!

Он швырнул последний камень и заплакал от бешенства. Здесь берег был гол. Он бросил еще компас, кривой нож, которым выкапывал корни. Теперь оставалось только броситься самому.

Ну нет: этот последний гибельный козырь он прибережет. Разин схватил ближайший ствол низкорослого дерева. С силой, удесятеренной отчаянием, рванул. Почва под деревом напружинилась, но корни еще держали. Тогда он навалился всем весом, гнул дерево, бил по нему кулаками — и растянулся в обнимку с деревом в опасной близости от щупалец. Но теперь это не имело значения. Он закрутил ствол над головой, как пращу, и метнул. На этот раз «грязь» слабо ухнула. Секунду ствол еще держался снаружи, потом его заглотнуло.

И тут Зубов вырвался. Опрометью, спотыкаясь, падая, помчался прочь.

Разин не скоро нагнал его. Они долго шли молча, постепенно сбавляя шаг. Вокруг по-прежнему шелестел ветер, на листьях дрожали капельки росы, по небу лениво плыли облака, но теперь друзей заставлял вздрагивать любой шорох, ибо они не верили больше в спокойствие окружающего.

Каждый думал о своем. Зубов о том, что же это такое было, но путного ничего придумать не мог и злился. А Разина природа грязи беспокоила мало: стоит ли ломать голову над тем, что несомнению и скоро перестанет быть загадкой. Пытаясь оправдать свою беззаботность, он размышлял над предательством случая, но успокоения не находил. Ибо все объяснение сводилось к тому, что они — первопроходчики — герои, распираемые сложными знаниями современности, забыли простую, сугубо земную, дедовскую, а потому наивную для ник поговорку: "В тихом омуте черти водятся".

Урок относительности

Расплавленный черный металл в песке. Железная рвань обломков, хаос, гарь. Зеленоватые брызги кристаллических ячеек вокруг. То немногое, что уцелело при ударе и вспышке.

— Пошли, — сказал Огнев. — Все ясно.

Напоследок он обернулся. Даже скалы опалены. Тень катастрофы запечатлелась в граните. И где-то посреди хаоса, уже неотделимая от марсианской почвы, крохотная деталька, небрежно сработанная там, на Земле. Пустяк, мелочь. И нет ракеты, нет сотен тонн долгожданного груза.

Молчаливый спутник Огнева пожал плечами.

— Главное, что там не было человека.

"Разумеется, главное! — хотел воскликнуть Огнев. — Но человек там был. Тот, который снебрежничал. Там, на Земле. Человек, лишенный теперь доверия".

Но вслух он этого не сказал. К чему?

Они шли по склону, и пейзаж казался им безотрадным, как никогда. Тусклый песок, тусклый свет маленького солнца, синюшные вздутия эретриума на камнях. Цвет марсианских растений словно предостерегал о яде, который их пропитывал.

Ветер уныло свистел, и он тоже был ядовит. Можно было сколько угодно трубить о победе над Марсом, о покорении планеты — пустые слова. Люди были вынуждены окружать себя земным воздухом, есть земную пищу, бояться булавочного прокола в стене изоляции, отделяющей их от всего марсианского. Они чужаки, которые живут здесь лишь благодаря рейсам грузовых ракет этой ненадежной миллионнокилометровой пуповине, протянувшейся через космос. Чужие в чужом мире — к этому невозможно было привыкнуть.

И меньше всего Топу — овчарке Огнева, которую тот привез "в целях исследования воздействия марсианских условий на животных". Пес, комичный в шлеме, опустив голову, трусил сейчас у ног хозяина. Впрочем, резвость давно покинула его. Первые дни в его горле клокотал вой. Потом он свыкся, притих и только, пользуясь любой возможностью, тыкался влажным носом в ладонь Огнева, печально ловил его взгляд, словно вопрошая: "Нам плохо тут, хозяин. Давай уйдем".

Огнева раздражало молчание шагавшего рядом Серегина. "Хоть бы болтовней отвлечься…" Неудача с ракетой, конечно, не была катастрофой. Серегина того она почти и не касалась. Что ему, геологу, имеющему дело с камнями? А тут думай, как расширить гидропоническую станцию, чтобы не экономить каждый грамм пищи, ломай голову, как разнообразить блюда из хлореллы, как избавиться от солей в трубах системы очистки. Ведь полиоксиловые трубы, на стенах которых вода, извлеченная из атмосферы Марса, не отлагает солей, погибли с ракетой. И запчасти для вездехода тоже. Черт возьми, его «героическая» работа первопроходца чересчур напоминает обязанности домоуправа! Трубы, очистка, ремонт. И постоянная зависимость от всех этих мелочей. Не менее половины усилий уходит на поддержание той самой стены изоляции, которая так стесняет жизнь. Иногда ему казалось, и трудно было отделаться от навязчивой мысли, что крохотные, герметично изолированные комнаты станции — это своего рода тюремные камеры, и скафандры тоже камеры, только движущиеся.

— Что, скоро починим вездеход? — как будто назло спросил Серегин. Надоело пешком топать.