Владимир Орловский - Бунт атомов
Вчерашнее событие было изложено обычным газетным языком, крикливым и назойливым, с жирными заголовками, смакованием трагических подробностей, подсчетом жертв, с самыми невероятными комментариями. Но рядом была помещена короткая заметка за подписью одного из профессоров института, с уверенностью приводившего единственно возможное с точки зрения автора объяснение. Дело заключалось по его мнению в том, что покойному профессору Флиднеру удалось получить искусственно большого размера шаровидную молнию. Она-то и была виною пожара, возникшего в лаборатории; а затем, вырвавшись на свободу, причинила все беды, всполошившие вчера восточную часть Берлина. Надо думать, что затем, унесенная ветром в окрестные поля, она и взорвалась где-нибудь около Фюрстенвальда.
Статья, разумеется, являлась грубой передержкой. В институте знали истинную причину происшедшего; знали прекрасно и то, что никаких опытов над искусственной молнией Флиднер не производил. Это было умышленное извращение значения происшедшего, попытка скрыть истину от общества. Зачем? Вот в чем был вопрос.
Дерюгин не заметил, как дошел до института. По внешнему виду здесь все шло обычным порядком: читались лекции, шли работы в лабораториях, семинарах, практикумах, но чувствовалось, что жизнь идет только по инерции. Сдержанное возбуждение царило в аудиториях. Студенты собирались кучками, говорили тревожным шепотом и замолкали при приближении Дерюгина; профессора выглядели смущенными, усталыми и растерянными. Два-три раза, когда разговор поднимался о вчерашнем событии, они резко прекращали его под тем или иным предлогом.
Гинце в лаборатории не было вовсе. Он явился около полудня, угрюмый, молчаливый, почти больной на вид.
Дерюгин решил добиться от него истины о положении дела во что бы то ни стало.
Ассистент сначала тоже отмалчивался, глядя куда-то в сторону и избегая взгляда собеседника.
- Послушайте,- заговорил решительно молодой инженер,- я, наконец, требую ответа. Вы прекрасно понимаете, чем угрожает все случившееся, и какую берут на себя ответственность те, кто смеет это замалчивать.
- А что же, прикажете трезвонить во все колокола, что земле угрожает неминуемая гибель? Кто же решится высказать подобную вещь?
- Да ведь это же дичь какая-то! - вскричал Дерюгин.- До каких же пор молчать? Ведь надо сейчас же, сию минуту что-то делать, бороться, искать выхода!
Гинце молча пожал плечами.
- Я сейчас же отправлюсь к профессору Миллеру и буду требовать, чтобы он поставил в известность власти и общество.
- Он с вами и разговаривать не станет.
- Послушайте, Гинце! Один из нас сошел с ума. Да вы понимаете ли, что случилось? Какое право он имеет молчать?
- А кто рискнет заговорить об этом первым? - угрюмо спросил ассистент.- Ведь это значит рисковать потерей репутации ученого и серьезного работника, если в итоге обнаружится ошибка, и дурацкий шар лопнет, как мыльный пузырь...
- И это может остановить сказать истину? - резко спросил Дерюгин.- Ну, все равно, я обращусь к Грубе, к Грюнвальду...
- Бесполезно. Вчера, поздним вечером, мы обсуждали положение,- и... сейчас никто вас не станет и слушать.
- Ах, вот как? - Дерюгин почти задохнулся от гнева.Тогда я действительно попусту трачу здесь слова.
Он выбежал из аудитории, весь дрожа от негодования и смутной тревоги.
Что делать? Куда броситься? И затем другое, может быть, еще более важное: где Дагмара? Что с ней случилось?
На улице стоял несколько минут совершенно растерянный, не зная что предпринять.
Когда, наконец, он несколько пришел в себя, перед ним выросла фигура высокого человека в военной форме, выходившего из дверей дома Флиднера. Он знал это холеное лицо с упрямо сжатыми губами и бараньими навыкате глазами, хотя и не был знаком с сыном профессора. Но сейчас об этом думать не приходилось. Важно было одно: это был человек, близкий Дагмаре,- он мог о ней что-нибудь знать.
Дерюгин преградил ему дорогу и спросил срывающимся голосом: - Господин Флиднер! Вы не знаете, где ваша сестра?
Волонтер кавалерии рейхсвера смерил инженера взглядом, в котором было столько злобы и холодного презрения, что Дерюгин невольно отступил назад.
- Об этом я вас должен был бы спросить, господин Дерюгин. И... я полагаю, что нам вообще разговаривать не о чем,- и Эйтель твердой, размашистой походкой, засунув руки в карманы, пошел прямо на инженера, будто перед ним было пустое место.
Тот молча посторонился.
- Что, кажется, не особенно приятное объяснение, земляк? - услышал он сказанные по-русски слова, и кто-то положил ему руку на плечо. Дерюгин обернулся,- перед ним стоял Горяинов. Он улыбался, как обычно, одними углами рта, а глаза смотрели холодно и устало.
Молодой инженер в первую минуту хотел было уклониться от разговора с соотечественником, которого он встречал всего раза два и в котором чувствовал человека иного мира. Но пустота, окружившая его на грани близких событий, о которых страшно было думать, остановила Дерюгина. Может быть, звуки родной речи усилили иллюзию близости.
Александр схватил протянутую ему руку.
- Дело не в этом,- ответил он на вопрос Горяинова, кивая головой в сторону удаляющегося Эйтеля,- не в моих личных переживаниях, которые никому не интересны. Но что делать, какими доводами убедить этих тупоумных и трусливых животных?
И на недоумевающий взгляд собеседника Дерюгин, торопясь и путаясь, рассказал о смерти Флиднера, о событиях вчерашнего дня, о своем разговоре с Гинце.
Когда он кончил, Горяинов несколько минут смотрел на него молча, как бы решая в уме какую-то задачу. Потом вдруг неожиданно рассмеялся, остановившись среди тротуара, сдвинув шляпу на затылок и глядя на собеседника глазами, в глубине которых вспыхивали странные огоньки. Послушайте-ка, земляк,- ведь это же великолепно то, что вы рассказали. В первую минуту я грешным делом подумал, не спятили ли вы, извините за откровенность. Но, честное слово, это так хорошо, что было бы жаль, если бы оно существовало только в вашем воображении.
Дерюгин смотрел на старика с изумлением, почти со страхом, ив свою очередь ему начинало казаться, что перед ним кривляется буйно помешанный. А тот продолжал хохотать.
- Подумайте, какая эффектная и своевременная развязка. Человечество запуталось, зарвалось, залезло в тупик, барахтается в крови и болоте, задыхается, как ломовая лошадь под непосильной тяжестью, и воображает, что этим готовит почву какому-то будущему раю, и вдруг - пшик, этакий головокружительный фейерверк, и в результате - немного гари и вони, которых даже некому будет нюхать. Ей-богу, теперь я доволен, что дожил до сегодняшнего дня...
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});