Рэй Брэдбери - Летнее утро, летняя ночь (сборник)

Дверь захлопнулась прямо у меня перед носом.

Вернулась я на пустырь и спряталась в кустах. А что мне оставалось? Рассказать маме с папой? Так они и поверили. Донести в полицию на мистера Чарли Несбитта? Но он сказал, что его жена уехала в гости. Кто бы стал меня слушать?

Из моего укрытия хорошо просматривался дом мистера Келли. Хозяина нигде не было видно. Я добежала до того места, откуда шли крики, и замерла. Ни звука. Было так тихо, что я решила – все. Кончено. «Опоздала», – думаю.

Наклонилась я к самой земле, прямо ухом прижалась.

И что я слышу? Очень далеко, глубоко под землей, едва различишь.

Та женщина больше не кричала. Она пела.

Как-то так: «Моя любовь была прекрасна, моя любовь была чиста…»

Грустно так. Слабо-слабо. Бессвязно, что ли. Оно и неудивительно: промучайся столько времени под землей, в ящике – конечно, рассудок помутится. Ей бы воздуха глотнуть да подкрепиться – и все придет в норму. А так – она пела, даже не звала на помощь, не кричала, а просто пела.

Послушала я, послушала.

А потом развернулась – и через пустырь, к дому. Вошла не с черного хода, а через парадную дверь.

– Папа! – зову.

– Явилась! – Прямо рявкнул.

– Папа. – А сама больше ничего выговорить не могу.

– Вот я тебе задам. – Рассердился не на шутку.

– Она больше не кричит.

– Чтобы я о ней больше не слышал!

– Теперь она поет! – выкрикнула я.

– Не выдумывай!

– Пап, – говорю, – она же умрет, если ты мне не поверишь. Правда-правда, она поет, вот как-то так.

Напела ему мотив. Даже слова вспомнила. «Моя любовь была прекрасна, моя любовь была чиста…»

Отец прямо весь побледнел. Подходит ко мне, берет за руку.

– Как-как? – спрашивает.

Я опять:

– «Моя любовь была прекрасна, моя любовь была чиста…»

– Где ты слышала эту песню? – кричит сам не свой.

– Говорю же: на пустыре, вот только что.

– Это же песня Хелен, она ее сочинила давным-давно, специально для меня! – разволновался папа. – Откуда тебе знать? Никто ее не знает, только мы с Хелен. Я никогда ее не пел. Ни тебе, ни кому другому.

– Еще бы, – говорю.

– О боже мой! – выкрикнул папа и бросился в сарай за лопатой.

А потом вижу – прибежал на пустырь и копает, а кругом полно народу, и все тоже машут лопатами. От радости у меня чуть слезы не потекли.

Бросилась я к телефону, набрала номер – Диппи сам снял трубку. Я такая:

– Привет, Диппи! Все нормально. Сработало. Криков из-под земли больше не будет.

– Круто, – обрадовался Диппи.

– Встречаемся на пустыре через две минуты – и лопату не забудь, – говорю ему.

– Кто последний – тот козел! Давай! – заорал Диппи.

– Давай, Диппи, – ответила я и выскочила из дому.

Всякое бывает

1951

Весной тысяча девятьсот тридцать четвертого в Центральную школу пришла учительствовать мисс Энн Тейлор. Было ей тогда двадцать четыре года, а Бобу Маркхэму – четырнадцать. Все умы занимала Энн Тейлор. Для этой учительницы дети несли в школу то цветы, то фрукты и без напоминания сворачивали после уроков зеленовато-розовые карты мира. Если она проходила по улицам, то, казалось, как раз в ту пору, когда дубы и вязы отбрасывали кружевную тень, отчего на лице у нее играли солнечные зайчики, а она шла не останавливаясь, и при встрече с нею каждый загадывал что-то свое. Была она как нежный персик среди зимних снегов, как глоток холодного молока к завтраку в душное летнее утро. Выпадали, случалось, редкостные дни, когда мир обретал равновесие, подобно кленовому листу, которому не дают упасть благодатные ветра: такие деньки точь-в-точь были похожи на Энн Тейлор, и в календаре их следовало бы назвать ее именем.

Что же до Боба Маркхэма, октябрьскими вечерами этот паренек слонялся в одиночку по городским улицам, а за ним гнался ворох листьев – ни дать ни взять мышиные полчища в Духов день. Весной движения его замедлялись и весь он становился похож на белую молодь форели, что водится в терпких водах речки Фокс-Хилл; за лето белизна сменялась коричневым отблеском спелых каштанов. Частенько он, валяясь на траве, взахлеб читал книжки, даже не замечая муравьев, ползавших по страницам, а то еще играл сам с собой в шахматы на крыльце бабушкиного дома. Приятелей у него не было.

Когда мисс Тейлор пришла вести свой первый урок, Боб учился в девятом классе; никто из учеников не шелохнулся, пока она выводила на доске свое имя аккуратным, округлым почерком.

– Меня зовут Энн Тейлор, – негромко сказала она, – я ваша новая учительница.

Казалось, в классную комнату вдруг хлынул свет, словно чья-то рука сдвинула кровлю. Боб Маркхэм держал наготове пульку из жеваной бумаги. Через полчаса он незаметно уронил пульку на пол.

После уроков он принес в класс ведро воды, взял тряпку и стал протирать доски.

– Что происходит? – Обернувшись, она посмотрела в его сторону из-за учительского стола, за которым проверяла диктанты.

– Доски грязноваты, – сказал Боб.

– Да, верно. Ты сам решил этим заняться?

– Наверное, полагается разрешения спрашивать, – смущенно выдавил он.

– А мы сделаем вид, будто ты так и поступил, – улыбнулась она в ответ, и от этой улыбки он мигом справился с работой: белые тряпки и губки так и летали у него в руках, и если бы кто заглянул с улицы в открытое окно, то подумал бы, что в классе кружатся хлопья снега. – Дай-ка вспомню, – сказала мисс Тейлор. – Ты ведь Боб Маркхэм, правильно?

– Да, мэм.

– Ну, спасибо тебе, Боб.

– А давайте я каждый день буду доски мыть? – предложил он.

– Тебе не кажется, что все должны дежурить по очереди?

– Да мне не трудно, – сказал он. – После уроков.

– Можно попробовать, а там видно будет, – решила она.

Он медлил.

– Теперь беги домой, – велела она, помолчав.

– До свидания. – Нога за ногу, он поплелся к выходу.

На следующее утро он уже маячил у пансиона, где поселилась мисс Тейлор, в то самое время, когда она выходила из дверей.

– А вот и я, – сказал он.

– Честно говоря, – ответила она, – меня это не удивляет.

Они отправились в школу вместе.

– Давайте я ваши книжки понесу, – предложил он.

– О, спасибо тебе, Боб.

– Не за что, – откликнулся он, принимая у нее книги.

Вот уже несколько минут они шли бок о бок, но он не проронил ни слова. При взгляде на него – искоса и немного сверху – она заметила, что он не только не смущен, но сияет от счастья, и решила дать ему возможность заговорить первым, однако это ни к чему не привело. На подходе к школе он вернул ей книги.

– Наверно, дальше надо поодиночке, – сказал он. – Ребята не так поймут.

– Да я и сама не вполне понимаю, Боб.