Святослав Логинов - Закат на планете Земля

Жизнь на берегу кончилась, надо было уходить.

Зау собрал свой инструмент, постаревший как и он сам, стершийся от времени, аккуратно притворил дверь дома, последний раз обошел пустой детский пляжик. Ветер нес над песком снежную пудру. Снег зализывал пятипалые следы, оставленные ногами Зау, одинокая белая цепочка рассекала мир детства. Зау наклонился, погрузил в песок обе руки. На смерзшемся песке рядом со следами ног четко отпечатались две пятерни — оттиски рук, искалечивших мир. Выемки заносило снегом, потом поверх снега их забросает песком и, если никто больше не будет жить на этом пляже, то следы так и останутся там, в слежавшейся толще, уйдут в глубь земли, окаменеют, и, может быть, это будет самым долгим, что оставит он после себя.

Зау стряхнул ледяную сонливость, начавшую охватывать его, и поспешил к городу.

Зиму он провел в городе вместе с немногими оставшимися там собратьями. Колония жалась ближе к электрогенераторам, превращавшим всех в подобие пустоголовых, но в то же время несущих тепло. Питались жители старыми запасами, которые приходилось разваривать в горячей воде.

Окрестности города, когда-то плотно обжитые, были отданы во власть молочников. Молочники вышли из нор. Притерпевшиеся ко всему, травленные ядом и радиацией, привыкшие к холоду и темноте. Теперь их ничто не сдерживало — они множились и менялись на глазах. Какой удачей было бы для Мезы увидеть это разнообразие отвратительных форм! Иные грызли дерево и питались, кажется, одной корой, другие пожирали собственных собратьев, но все были мерзки и многочисленны. Они появились даже в домах, так что капканы Зау никогда не оставались без работы.

Жить в городе, мучаясь от круглосуточного рева электропечей, было невыносимо тяжело, и, с трудом дождавшись весны, когда зазеленел, казалось напрочь убитый морозом ивняк, а со дна оттаявших луж всплыли ожившие лягушки, Зау покинул город. Он двинулся на юг, откуда тянул теплый ветер и летели возвращающиеся птицы. Там, судя по всему, еще оставалась нормальная жизнь, если можно, конечно, называть происходящее нормальной жизнью.

Впереди были сотни лет и тысячи километров бегства.

Он потерял счет времени и местам. Долины рек и суровые плоскогорья проплывали мимо, не врезаясь в память, а лишь истирая ее своей необязательностью. Месяцы и десятилетия упруго сжимались и рассыпались трухой секунд, пропуская сквозь себя идущего.

Иногда Зау встречал поселения говорящих внешне вполне благополучные, но он замечал, как мало там живет молодых, видел, как расползаются от городов пятна рукотворных пустынь, — и уходил дальше. Никто не шел за ним следом, говорящие оставались на местах, жертвуя разумом и будущим ради сегодняшнего удобства и тепла.

Случалось, в закрытых от ветра долинах попадались нетронутые уголки, где Зау хотел бы жить. Тогда он останавливался, строил дом, ловил и приручал животных, если они еще водились в этой местности. Но проходил десяток лет, зима догоняла Зау, и он бежал, оставляя жилище, бросив все.

И наконец, он достиг предела. С гребня серой источенной ветром скалы он увидел океан. Материк был перейден из конца в конец. Дальше пути не было.

Под ногами мелко хрустел ракушечник — витые и двустворчатые домики морских существ, погубленных во время чужих попыток остановить выстывание атмосферы. Тем, кто жил здесь когда-то, удалось, опрокинув в море миллионы тонн ядохимикатов, уничтожить микроскопический известковый планктон, поглощавший драгоценный углекислый газ. Но вслед за планктоном и кораллами погибли упрятанные в раковины спруты — аммониты и стремительные белемниты, исчезли, лишившись пищи, эласмозавры и плезиозавры, чьей печени Зау так и не отведал, пропали пережившие многие эпохи шустрые рыбоящеры. Море опустело и потомки незадачливых рыболовов отошли на север, их выморочные поселения Зау оставил позади.

Но все это было напрасно, Великая Зима приближалась. Углекислотная шуба истончалась с каждым годом, планета замерзала. И вот холод загнал его сюда — на южную оконечность земли. Здесь ему предстоит строить последнее убежище, спасаться в нем и ждать неведомо чего, без надежды дождаться.

Океан ударял холодной волной в обрыв берега. Соленые брызги залетали наверх, высыхали, покрывая колючей сединой кожу. Зау стоял, напряженно вслушиваясь. Тишина. Ни одного голоса. На всем берегу, а может быть, и на всем материке, он единственный нарушает безмолвие, посылая в мир полную отчаяния мысль.

За спиной громоздится лес: корявые, изуродованные стволы — ветер свищет меж безлистных ветвей. Это ничего, лес оклемается, если ему позволит погода. Он сейчас без листьев, потому что зима и холодно. Даже сюда, на южную точку континента, пришел зимний холод. Все время льют дожди. Никогда раньше их столько не было — бесконечных, мелких, изводящих душу. Облака загораживают солнце, от этого холодает еще быстрее. Зау невесело вздохнул: даже сейчас он ищет объяснения происходящему.

Из-за леса донесся тонкий вой. Там бродят группы молочников, осмелевших, ставших опасными. Сбылось безумное видение Мезы: говорящие съели свою землю, и молочники без помех догрызают то, что осталось.

Где-то за морем — материки Гондваны. Там тепло, там еще должны жить говорящие. Но уже давно не слышно оттуда голосов — то ли не с кем беседовать через море, то ли и там беда, и разум задохнулся в собственных отбросах. Впрочем, даже если там и живы разумные, им не удастся отсидеться в теплых землях. Пройдут эпохи, но когда-нибудь страны соединятся, и по дну бывшего моря хлынут орды глухого, беспощадного, ко всему привыкшего зверья. Если они на его глазах так изменились, то что же будет потом…

Темнело. Воздух быстро холодел, и Зау поспешил к дому. Там тоже было холодно, грелка работала плохо. Зау прикрыл дверь и начал раскладывать на камнях набранные днем ветки. Еще один бессмысленный и опасный эксперимент. Мысль не может успокоиться, хотя надежды на победу давно нет. Что делать, таким он создал себя — сначала его покинут силы и только потом разум.

Огонь затрещал, вскинувшись по ветвям. Комната сразу осветилась, Зау стал хорошо видеть. Он осторожно взял еще одну ветку, бросил в огонь, быстро отдернув руку. В комнате постепенно становилось тепло, Зау ощущал это по тому, как исчезала сонливость. И все же его не оставляло чувство обреченности. Во все века огонь разводился лишь для того, чтобы хоронить умерших, давний опыт с углем был не в счет. И теперь Зау казалось, будто он хоронит самого себя.

Синие клубы дыма плотным слоем собирались под потолком. Дыму было некуда деваться, постепенно он заполнил помещение, заставив Зау лечь на пол. Но вскоре дым достал его и там. Несколько минут Зау лежал, не дыша и часто моргая, чтобы умерить резь в глазах, потом выскочил на улицу отдышаться и проветрить дом. Дым повалил следом из открытых дверей. Почему-то его не становилось меньше, густые клубы выплывали из проема и тут же сливались с затянутым облаками ночным небом. Зау сунулся в дом и увидел, что в комнате горит пол. Должно быть, угли провалились между подложенных камней. Зау плеснул в огонь запасенную заранее воду, потом метнулся было к берегу, но сделав два шага, остановился. В темноте он не видел абсолютно ничего и мог лишь разбиться, упав с обрыва.