Сергей Беляев - Радиомозг

Гэз протянул Мишутке карандаш.

– Пожалуйста.

XII. ПОД ЗИМНИМ СОЛНЦЕМ

Бывают такие зимние дни в январе. С утра хмурится небо. Воздух кажется серым и жестким. И не так уж холодно, какие-нибудь пять-шесть градусов, а лицо стягивается неприятной стужей. От снега поднимается морозный туман, сквозь который еле краснеет дрожащий блин солнца. А в полдень разрывается мозглая тряпка облачного тумана и от солнца идут заметно теплые, прямые и яркие лучи. Снег радостно блестит, и кусочек синеватого неба напоминает, что зима повернула на весну.

Илона стояла у дачной калитки и смотрела вдоль дороги, которая извилистой темной полосой тянулась к березовой роще. Голые ветви черной щеткой торчали кверху. Вороны стайкой кружились и горланили над рощей, возбужденные солнцем.

Илона прошлась по дороге и улыбнулась. Правое ухо ее нагревалось солнцем, и она чувствовала приятное щекотание теплых лучей. Левое ухо было в тени, и холодок чуточку пощипывал его. Этому и улыбнулась Илона. Повернула назад идти к даче и медленно передвигала ноги, следя, как левое ухо ее нагревалось солнцем.

Отец разрешил выходить на воздух, и Илона чувствует, как скупое солнце все-таки много дает ей своим теплом и светом.

Да, так бы ехать сейчас на юг, к Лазурному ласковому морю, смотреть на синеватую линию далеких гор… Не сидеть здесь в маленькой, занесенной снегом дачке, которая сейчас среди этой большой белой поляны выглядит убогой хижиной… И только подумать, что она прожила здесь с самого июля… Это же ужас!.. Пускай тетя Глафа ждет ее теперь с завтраком, Илона не пойдет домой, пока еще светит солнце… Вот когда оно спрячется туда, за те деревья, тогда и Илона вернется в эту надоевшую лачугу.

– Виноват!

Стройный человек, в подтянутой короткой куртке и высоких серых сапогах, обходил ее сбоку, и Илона удивилась, как это так незаметно он нагнал ее по дороге.

Человек, обходя Илону, нечаянно коснулся рукавом куртки рукава Илониной шубки и опять произнес:

– Виноват.

Илона посторонилась, пропуская человека вперед себя, а человек снял кепку и как-то просто и хорошо произнес:

– Добрый день.

– Добрый день, – машинально ответила Илона и тут только подняла глаза на человека. А взглянув на его лицо, тихо вздрогнула. Перед ней стоял тот беловолосый юноша, которого она летом встретила в роще. Ей вспомнился закатный теплый вечер, матовые стволы тонких березок и голубоглазый юноша, игравший на самодельной свирелочке.

– Это вы? – спросила Илона и почувствовала, как жаркое ощущение с левого ее уха поползло на щеку.

«Я, наверное, покраснела, – подумала Илона. – Почему это? Он примет меня за глупышку…» А юноша стоял и, все еще не надевая кепки, смотрел на Илону. Солнце просвечивало сквозь его белые вспушившиеся волосы, и казалось, что волосы светятся.

– Это я, – сказал юноша и пригладил волосы ладонью. Ладонь чуть дрожала, и Илона подумала, что он волнуется.

Она стояла у края дороги, где наезженная вытопка сразу переходит в наметанный снег, который рыхл и засасывает, как болото, если на него ступить неосторожно с дороги.

– Наденьте фуражку, – сказала Илона юноше, но тот засмеялся.

– Это не фуражка, а моя любимая кепка. А надевать мне не хочется… Мне тепло… Солнце-то, попробуйте, как жарит… Вот…

Юноша вытянул руки вперед, словно пощупал пальцами солнечные лучи, которые золотыми бечевочками спускались от солнца к заснеженной земле.

– Я все время помнил вас, – сказал юноша Илоне и не опустил рук, а прямо взглянул ей в порозовевшее лицо. – Я играл тогда, а вы прошли мимо, только и всего… Но я это помню… В вас, мне кажется, есть что-то музыкальное.

– Наденьте вашу любимую кепку, – прервала юношу Илона. – Вы очень хорошо умеете знакомиться… с девушками. Это у вас тоже… что-то музыкальное.

– Вы смеетесь – o6идeлся юноша.

Илона не ответила ничего. Она смотрела, мимо юноши, туда, к даче. Закутанная фигура тети Глафы вышла на кухонное крылечко и помахала рукой – Илона догадалась, что это готов завтрак.

– Меня зовут… Прощайте… Я должна идти.

Один маленький неверный шаг – и Илона вскрикнула. Перешагнула какую-то ничтожную черту, и уже нога соскользнула с плотного настила дороги в рыхлый проваливающийся снег.

– Ага… утонули?

Юноша ухватился за тонкие простертые к нему руки Илоны и сильным движением вытянул ее на твердую дорогу. С размаху, а может быть, юноша нарочно так сделал, но Илона налетела на фигуру юноши и на крошечную секунду как-то прильнула к нему. Это был миг, но это было. Крепкой рукой придержал юноша Илону, на мгновение они были близко-близко друг от друга, и пряди коснулись щеки. Илона оторвалась от юноши.

– Ой!

– Полные ботинки, – засмеялся юноша.

– Я всю зиму проболела. Только что стала на воздух выходить. И мне опять простуживаться?

Юноша указал на дачку.

– Вы здесь живете?

– Да… С отцом и тетей Глафой.

– Разрешите, я провожу вас? – Юноша склонился к Илоне в почтительном полупоклоне. – Вы, сейчас побледнели… Вы устали?

Илона созналась тихо, как виноватая:

– Да. Я устала… Небольшая слабость… И внезапная головная боль. Это бывает еще со мной, но реже… А во время болезни было ужасно.

Юноша осторожно взял Илону под руку.

– Вы позволите?

– Пожалуйста… Я обопрусь на вашу руку локтем… Ничего?

Они подошли к дачной калитке и остановились проститься.

– Вот я и дома… – Илона запнулась: она не знала, как назвать своего нового знакомого. Юноша словно догадался.

– Меня зовут Михаил.

– Вы – музыкант? – быстро спросила Илона.

Синие глаза юноши вспыхнули.

– А я похож на музыканта? Нет. Я работаю на заводе. Помощником мастера… Впрочем, да… Я играю… на домре… Вообще на струнных… Я теорию музыки немного знаю… Учусь.

– Это интересно. И музыке учитесь, и на заводе работаете… На каком заводе?

Юноша кивнул головой по направлению к тропе, за которой крошечной пуговкой торчала верхушка заводской трубы.

– Вот там наш «Красный химик»… Только теперь от химии там мало что осталось… На физику налегаем и на точную механику.

Илона посмотрела туда, куда показывал юноша.

– Вы работаете на том заводе? Но вы совсем не похожи на рабочего.

Беловолосые пряди будто сами собой закрутились у края кепки юноши, и синие глаза его потемнели.

– Я не понимаю вас… Когда я стою у станка, когда я полирую экраны, когда я вожусь с паяльниками и у меня руки в копоти и ржавчине… ну, я тогда рабочий… Но сегодня – день отдыха, я побрился, умылся, иду побродить по свежему воздуху, с вами вот познакомился… Я и сейчас – рабочий… Вот и надо, я думаю, чтоб наши рабочие вне работы никогда и ничем не напоминали прежнего, дореволюционного, эксплуатируемого рабочего… Мне рассказывал отец про прежнее житье-бытье у хозяйчиков… У рабочего раньше не было ни праздников, ни будней, а тянулась сплошная тягучка серых, каторжных дней. Ни одежи, ни обужи, как тогда говорилось. Отец у меня рабочий, все на своей жизни претерпел.