Руслан Шабельник - Рип Винклер

Вечного спутника вечной власти.

По возвращении — кто с добычей, кто без — охотницы до вечера разбредались каждая по своей хижине — отдыхать; в то время как несчастные мужчины дотемна продолжали хлопотать по хозяйству. С наступлением темноты все ложились спать, или не спать, как можно было предположить из той возни и довольного пыхтения, что далеко разносились в тихом воздухе ночного леса. А утром опять — птицы, солнце, запахи — новый день, круг замкнулся.

Так прошло пять дней и пять ночей, а на шестую ночь…

Вокруг гигантской статуи верховного бога Бхххххун-да собралось все немногочисленное племя Хаадо.

Ровно в центре небольшой площади горел, громко потрескивая и выбрасывая из своего огнедышащего чрева снопы красивых сверкающих искр, ритуальный костер.

Костер начали делать еще с утра, валя и притаскивая из лесу целые стволы молодых деревьев.

В отблесках огня гигантская статуя двуликого бога, казалось, скалит клыки, открывает и закрывает пасти и строит рожи всем окружающим.

Все охотницы, свсжсискупанные, с нарядными украшениями на шеях, ногах и руках, строго в порядке старшинства уселись по одну сторону от костра.

Напротив них примостились самцы. Менее нарядные, но также свежевыкупанные и не менее благоухающие.

И наконец, совершенно отдельной, тесной группой — герои сегодняшнего праздника и короли ночи: молодые мальчики, только недавно выпущенные из дома и еще не растянутые ни одной из женщин. Эта ночь принадлежала им.

Собрание не молчало. Женщины постоянно оживленно переговаривались, то и дело шутливо толкая соседей локтями в бок и отпуская остроты, и все без исключения постоянно кидали жадные (тоскливые, плотоядные) взгляды в сторону молодняка на той стороне.

Прямо напротив божественного лика, строго лицом к любимому отцу небесному, в ритуальном наряде, кидая начальственные взгляды то в одну, то в другую сторону, примостилась сама жрец-вождь.

Сегодня на ней был закрывающий от короткой шеи до голых пят длинный балахон, сшитый из старой выли-нялой ткани, некогда имевшей голубой цвет.

По всему одеянию вился причудливый и замысловатый узор. Местами непонятный, а местами в сложном переплетении линий угадывалось то животное, то дерево, а то и сами Хаадо, проскакивала одна из рож Бхххххунда.

Голову женщины украшал убор, сделанный из тщательно подобранных и пригнанных друг к другу абсолютно разных расцветок и размеров перьев птиц. Однако в кажущемся на первый взгляд беспорядке угадывалась странная дикая гармония.

Поверх одеяла на шее жрец-вождя висело ожерелье Бхххххунда — знак ее божественной власти, виденный Рипом давеча кусок кожи с нанизанными на нем во множестве зубами животных вперемешку с окостеневшими плодами. Правой рукой она опиралась на огромную дубину, утыканную на конце длинными и толстыми, в палец взрослого самца, металлическими шипами. Знак царской власти жрец-вождя.

Это оружие являлось не только ритуальным, вернее, не столько ритуальным для не знавших металла Хаадо, сколько прикладным. Палица была еще одним грозным напоминанием, что со жрец-вождем лучше не шутить, так как ни одна, пусть и самая искусная охотница племени в полном боевой амуниции не смогла бы устоять против соперницы, вооруженной столь страшным оружием.

Сидя на своем месте, ОрррХа неподвижно наблюдала из-под прищуренных ресниц за собравшимися. От ревнивого взгляда жрец-вождя не ускользнуло, как с противоположных сторон поляны перемигивались Кххаатина и Хун: «Вот сучка-то!» Жрец-вождь сделала едва заметное движение рукой — сигнал к началу действа, и площадь ожила. Зрители начали проталкиваться в первые ряды, вставать, дабы занять наиболее выгодную позицию для лицезрения праздника.

Лучшие, покрытые многочисленными, не зарастающими мехом шрамами, заслужившие эту честь охотницы вышли на середину поляны в круг света от костра и замерли в ритуальных позах, готовые к танцу.

На них также были надеты балахоны, правда, не такие длинные и нарядные, как у ОрррХи.

Невидимый зрителям барабан откуда-то из темноты начал отбивать ритм… Звук был звонкий, вибрирующий, скорее всего били в пустотелые бревна, положенные набок, а не в натянутые шкуры.

С каждым ударом музыканта позы танцовщиц менялись. Вот они застыли, как перед атакой, пять разъяренных диких самок, готовых кинуться на вся и все и разорвать одними голыми руками это все в клочья; а вот они, наоборот, расслабились, как на привале, не замечая ничего вокруг; в следующий момент охотницы уже дружно ползут, напряженно внюхиваясь в воздух и высматривая одним им видимые следы — выслеживают жертву; а вот они уже перевернулись на спину и дружно расставили ноги — для связи с самцом…

Любовь (а разве знают дикари, что такое любовь) и ненависть, рождение и смерть, ничтожность Хаадо, вместе с тем победы Хаадо над ней символизировал этот танец.

Все танцующие двигались абсолютно синхронно с невероятной точностью копируя, позы партнерш. Можно было с полным успехом наблюдать за одной и иметь представление, что делают остальные.

В отблесках костра они уже казались одним целым, единым существом, отбрасывающим пять объемных теней или, наоборот, разделенным на пять идентичных сутей — двойников.

Туники их развевались, грудь высоко вздымалась и опускалась в такт учащенному дыханию.

Со временем характер танца начал меняться. Вместо одного барабана послышался ритм второго, и невидимые музыканты начали вдвоем, ни в коей мере не смешиваясь и не сбиваясь, отбивать каждый свою мелодию.

И одна из танцующих, повинуясь этой мелодии, созданной одним инструментом, выпала из общего круга синхронных движений, подстраиваясь под удары нового звучания.

Вот к музыке первых двух подмешался и третий — и другая танцовщица подстроилась под него, четвертый — и четвертая затанцевала в своем особом, неповторимом стиле. И наконец, как кульминация, замолчал первый, и тут же ему на смену без перерыва пришел пятый, и перед еле дышащими притихшими зрителями уже все пять женщин плели каждая свой, одной ей ведомый узор танца.

Кроме гула барабанов и учащенного дыхания танцующих, более вокруг не раздавалось ни единого звука, казалось, даже звери, птицы, ветер замерли на время, прекратили свои занятия, завороженные разворачивающимся действом.

Первобытный ритм захватил всех. Это было настолько необычно, что даже Рип почувствовал, как непроизвольно задерживает дыхание, боясь малейшим, на гране слышимости шорохом нарушить гармонию непрекращающихся движений.

Неожиданно в какой-то неуловимый миг все пять барабанов, как по команде невидимого дирижера, смолкли, и в мигаюших отблесках огня тут же замерли танцующие. Замерли, словно живые статуи. С прекращением музыки, прекратив двигаться, каждая в своей тщательно отмеренной и подобранной позе. Это была кульминация, племя оказалось как под гипнозом, и теперь наступил момент действия жрец-вождя.