Анна Белкина - Туристы. О путешествиях во времени.

Ничего путного пока не находилось. Иванков всё выуживал какие-то отчёты зондеркоманд про расстрелянных партизан и сожжённые деревни. Отчётов было неприлично много, вон, гора какая навалена на столе у Миркина! Миркин двигает её от себя подальше, потому что все бумаги очень пыльные, а Иванков приносит ещё!

- Эх, кондиционер бы! - мечтательно вздохнул Иванков, исследуя очередной подобный отчёт, который для Миркина не нёс никакой информации.

"Ага, размечтался!" - саркастически подумал Миркин, а вслух сказал:

- Бесполезно тут рыться! Так и напишут они вам про "брахмаширас"!

- Надо уметь ворошить историю! - возразил Иванков и смахнул со своего плеча клопа. - Я вот тут читаю отчёты зондеркоманд, вот, до середины марта сорок третьего года такие попадаются... И вижу, что партизан расстреливали очень редко - в основном их сажали на кол.

- Ну и что? - вообще говоря, Миркин совсем не интересовался тем, каким образом казнили партизан. Ему больше нравилась теория относительности.

- Очень эксклюзивный способ казни, как для фашистов - заметил Иванков, ёрзая на своей зелёной табуретке с бумагой в руках. - Обычно, они просто стреляли и бросали в ров. Они не любили изыски, потому что были очень суеверны. А тут... Это наводит на мысль, что тут сидел какой-то фанатик, который в сорок третьем году, очевидно, погиб. А фанатики, обычно, хорошо засвечены. Скорее всего, это какой-нибудь местный комендант. Надо искать поусерднее. Мне кажется, мы что-нибудь да найдём!

Потный Миркин кивал и мечтал принять душ. Клопы донимали до такой степени, что хотелось вскочить и убежать. Миркин уже так делал раза четыре - гулял по коридорам, сталкиваясь иногда с пожилой Поэмой Марковной. Поэма Марковна обычно шла в буфет или из буфета. Видя, как Миркин, весь в клопах, ошалело проносится мимо неё, она бросала ему вслед такой взгляд, который говорил: "Обалдел совсем!".

День пятый.

- Послушайте, Миркин, - подал голос переводчик Иванков, раскопав в груде бумаг одну. - Вот тут, любопытный факт...

- Где? - оживился угорающий Миркин, стряхнув с уха противного красного клопа.

- А вот, смотрите, - Иванков поднялся с табурета и подошёл к Миркину, переступая через некие ящики, которые загромоздили весь пол, затянутый старинным линолеумом.

Переводчик подставил под нос Миркина очередную бумажечку, от которых того уже тошнило, и ткнул коротким пальцем в одну строчку, которую когда-то каллиграфически вывели по-русски сиреневыми чернилами.

- "Комендант города майор Макс Фогель взят в плен...", - гнусаво прочитал Миркин то, что показал ему Иванков. - Ну и что? - не понял он. - Вы, всё же, думаете, что "брахмаширас" Теплицкого изобрёл комендант?

- Нет-нет, - покачал головой Иванков и тут же заметил, что на его носу обосновался клоп. - Тьфу ты, чёрт! - фыркнул он, размазав букашку. - Достали!

- А? - удивился Миркин, случайно сделав в своей тетради помарку в виде длиннющего хвоста у буквы "Л".

- Клоп, - пояснил Иванков и тут же вернулся к коменданту Фогелю, имя которого он извлёк из недр бумажной истории. - Понимаете, Миркин, вот тут сказано, что Фогель стал комендантом в начале сорок второго, в феврале, а город был взят немцами ещё в сорок первом, в сентябре сорок первого.

- Ну и что? - Миркин никак не мог понять, причём тут комендант к "брахмаширасу". Слушая Иванкова, он не заметил, как вместо фамилии очередного командира нацарапал у себя в тетради короткое слово "Клоп".

- Я тут порылся, - с этими словами Иванков вывернул перед Миркиным завал бумаг - печатных и рукописных, от чего Миркину поплохело ещё больше. - И нашёл любопытный факт, вот.

Очередная бумажка, которая легла у носа Миркина, оказалась каким-то письмом, а вернее, запиской, нацарапанной толстым химическим карандашом на закопченном клочке бумаги. Понятно было далеко не всё: почерк очень неразборчивый, корявый, буквы прыгали, как... клопы. Писал какой-то сержант по имени Дмитрий, и записка адресовалась некой Маше. А писал он что-то страшное, от чего на голове Миркина шевелились и седели волосы. "Наш корпус разбит, наши танки сгорели все сразу... У немцев есть что-то, но это не танк, не самолёт... Машина на ногах... одним выстрелом уничтожила все танки... Они рассыпались... Осталась одна надежда - на танки Беляева. Они далеко... Не успеют... Она идёт сюда...". Всё, дальше Миркин прочесть не смог, потому что записка обгорела. Но ясно одно: Иванков не ошибся, "брахмаширас" был оружием. Лучше до конца дней своих чистить рыбу на рыбозаводе, чем подарить бесноватому Теплицкому такую смертоносную игрушку. Если она одним выстрелом стёрла весь танковый корпус... Миркин на минуту представил себе, как Теплицкий выезжает из своего гаража не на "Бентли", не на "Хаммере", а на "брахмаширасе", который идёт, выворачивая своими когтями куски асфальта, и с одного выстрела сносит дома, которые, по сумасбродному мнению Теплицкого, мешают проехать... Море крови, горы трупов, дикие крики... Кошмар! Да по сравнению с Теплицким на "брахмаширасе", любой фашист - котёнок.

Миркин решил отговорить Теплицкого от идеи включить "брахмаширас", потому что это так же опасно, как взрывать в аквапарке водородные бомбы. Если герой Арджуна ЧУТЬ не разбил Землю, когда применил "Брахмаширас" - то безбашенный Теплицкий точно разобьёт...

- Ну, что вы скажете? - осведомился Иванков, вырвав Миркина из омута невесёлых дум, куда тот успел погрузиться с покрышкой. Миркин даже прозевал тот счастливый миг, когда у него на лбу пристроился стотысячный по счёту клоп и пребольно угрызнул, паразит.

- Паразит! - выплюнул Миркин, размазывая клопа. - Блин...

- Кто - паразит? - не понял Иванков, и глаза у него, кажется, выползли на лоб. Он подумал, что профессор Миркин решил ему нахамить.

- Клоп, - прогудел Миркин. - Их тут целый гугол.

- А, - протянул Иванков, вытирая литры пота. - Так что вы думаете по поводу письма?

- Теплицкий сошёл с ума, - проворчал Миркин. - Если он включит "брахмаширас" - тут от всего шмяк останется...

- Я рыбу не люблю! - фыркнул Иванков и шваркнул пред лицом Миркина какую-то увесистую книгу.

- Что это? - Миркина перепугали размеры, он совсем не хотел перечитывать все эти гигабайты, которые содержал сей фолиант.

- Дневник Фогеля, - пояснил Иванков, пристраиваясь за столом около Миркина. - Я его ещё раньше нашёл, но отложил, пока не узнал, что Фогель был тут комендантом. Написано по-немецки, но я переведу.

Переводчик Иванков обнаружил толстенный дневник немецкого коменданта следующим образом: пробирался к очередному стеллажу и обо что-то споткнулся. Он едва не упал, а когда удержал равновесие и посмотрел под ноги - увидел нечто, завёрнутое в тряпку красного цвета с зелёными цветочками. Иванкову стало интересно, что же это такое завернули. Он наклонился, подобрал свёрток, удалил цветастую тряпку и сбросил её на пол. Из-под тряпки, панически мотая лапками, ускакала крупная мышь. Иванков чертыхнулся, не ожидав увидеть это серое животное. Отогнав его подальше - переводчик не питал нежных чувств к мышам - Иванков посмотрел на свою находку. Тетрадью данный фолиант назвать было трудновато: слишком толста. Скажем так: большой блокнот. Иванков его раскрыл и увидел на первой странице вот, что: специальными уголками прикреплена фотография - чёрно-белая, кое-где затёкшая жёлтыми разводами и с датой внизу: "1942". В далёком сорок втором году неизвестный фотограф запечатлел на фоне грузного танка "Панцер II" четырёх человек, одетых в военную форму. Иванков заметил на фотографии что-то странное, какую-то дисгармонию, что ли? Присмотревшись, переводчик понял, в чём дело: один из этих четверых человек явно красовался посередине, а трое других словно бы забивались по углам. Человек слева, чьё левое плечо не попало в кадр больше чем наполовину, был обведен в кружок выцветшими чернилами и подписан: "Das bin Ich ". Человек справа, который словно бы смотрел снизу вверх, был обозначен так: "Schultz ". Остальные двое никакой подписи, к сожалению Иванкова, не имели, из-за чего вошли в историю безымянными. Внизу страницы было аккуратно нацарапано: "Major Max Vogel ". На другой странице крупными буквами вывели: "Tagebuch ". Иванков поглазел на фотографию, подумал, что очевидно "Das bin Ich" и есть "Major Max Vogel", и... отложил дневник на полку до лучших времён.