Питер Уоттс - Ложная слепота

— Еще бы не понять. — Она улыбнулась. — Любителей настоящего секса не заретушировать. У них всякие потребности есть, желания, которые не подкорректируешь. Можно ли винить людей, что те говорят всему этому «нет, спасибочки!», стоит появиться выбору. Порой дивишься, как это наши родители друг друга терпели.

Порой дивишься, за какой надобностью они это делали. Я все глубже погружался в кресло, изумляясь странному, непривычному ощущению. Челси говорила, что дофамин здесь модифицированный. Наверное, дело в нем.

Она склонилась вперед — без жеманства, без кокетства, ни на миг не отводя взгляда. В длинноволновой мгле я чуял лимонный запах смеси феромонов и химикатов на ее коже.

— Но есть и свои преимущества, когда освоишь азы, — проговорила она. — У тела долгая память. И… ты понимаешь, что у тебя под правой рукой ничего нет, а, Сири?

Я опустил глаза. Моя левая рука была слегка вытянута, указательный палец поглаживал капельную губку с легким наркотиком, впитывающимся в кожу; а правая, стоило отвести взгляд, повторила это движение, бессмысленно постукивая ногтем по голой столешнице.

Я отдернул руку.

— Небольшой двусторонний тик, — признался я. — Когда отвлекаюсь, тело принимает симметричную позу.

Я ждал шутки или хотя бы недоуменного движения брови. Но Челси только кивнула и продолжила.

— Так что если ты готов, то я — тоже. Никогда раньше не спутывалась с синтетом.

— Можно и жаргонавтом. Я не гордый.

— Ты и правда всегда точно знаешь, что надо сказать. — Она склонила голову к плечу. — Твое имя. Что оно значит?

Расслабленным. Вот верное слово. Я чувствовал себя расслабленным.

— Не знаю. Просто имя.

— Этого мало. Если мы собираемся мало-мальски долго обжиматься, тебе нужно осмысленное имя.

А мы, понял я, собираемся. Это решила Челси, пока я витал в облаках. Я мог бы осадить ее, сказать, что это скверная затея, извиниться за недопонимание. Но тогда начнутся оскорбленные взгляды, и раненые чувства, и обиды, потому что, в конце концов, если я не был готов согласиться, за каким чертом тогда вообще приперся?

Она показалась мне милой. Я не хотел ее обижать. «Ненадолго, — сказал я себе. — Это будет интересный опыт.»

— Я назову тебя Лебедь, — проговорила Челси.

— Большая белая птица? — уточнил я.

Немножко претенциозно, но могло быть хуже. Она покачала головой.

— Черная дыра. Лебедь Х-1.

Я наморщил лоб — ради нее, но совершенно точно понял, что она имеет в виду: темный, массивный предмет, не испускающий света и разрушающий все на своем пути.

— Спасибо огромное, блин. За что?

— Не знаю. Что-то в тебе есть мрачное. — Челси пожала плечами и широко улыбнулась. — Но привлекательное. Позволь мне тебя немного подправить, и, зуб даю, вся твоя суровость исчезнет.

Паг признавался потом с некоторой неохотой, что мне, наверное, стоило расценить это как предупреждающий сигнал. Век живи — век учись.

Вожаки — это фантазеры

со слаборазвитым инстинктом

самосохранения и полным

отсутствием адекватной

оценки ситуации.

Роберт Джарвик[20]

Наш разведчик падал на орбиту, не сводя глаз с Большого Бена. Мы летели по той же траектории с отставанием на несколько дней, не сводя глаз с зонда. И все: мы сидели в чреве «Тезея», пока система закачивала данные телеметрии в наши накладки. Незаменимые, важнейшие, критически необходимые — в ходе первого подлета с тем же успехом нас мог заменить балласт.

Мы пересекли рэлеевскую границу. «Тезей» прижмурился и в слабом эмиссионном излучении различил блудный объект галактического гало — ошмёток давно забытой галактики Большого Пса, которую Млечный Путь затянул под колеса и размазал по асфальту несчетные миллиарды лет назад. Мы приближались к небесному телу, зародившемуся за пределами нашей звездной системы.

Зонд несся вниз и вглубь. Он подобрался к планете достаточно близко, чтобы задействовать усиление четкости в ложном цвете. Поверхность Бена высветлилась бурлящим parfait[21] сверхконтрастных полос на алмазно-четком звездном фоне. Что-то посверкивало внизу: слабые искры среди бесконечных туч.

— Молнии? — предположила Джеймс. Шпиндель покачал головой.

— Метеориты. Должно быть, в окрестностях полно гальки.

— Цвет не тот, — возразил Сарасти. Физически его не было с нами — упырь сидел у себя в палатке, подключившись к Капитану, — но КонСенсус позволял ему присутствовать в любом помещении корабля.

Мои накладки полнились морфометрией: масса, диаметр, средняя плотность. Сутки Бена длились семь часов двенадцать минут. Вокруг экватора в полумиллионе километров над верхушками облаков начинался массивный, но протяженный аккреционный диск,[22] скорей бублик, нежели плоское кольцо: быть может, перемолотые тушки раскрошенных в пыль лун.

— Метеориты. — Шпиндель ухмыльнулся. — Я же говорил.

Похоже было, что он прав. С приближением иголочно-острые искры размазывались в яркие, эфемерные дефисы, расчертившие атмосферу. Ближе к полюсам в облачных слоях изредка тускло вспыхивали электрические разряды.

Слабое радиоизлучение, пики на волнах 31 и 400 метров. Экзосфера из метана и аммиака; в изобилии имеются литий, вода, угарный газ. В клубящихся рваных тучах с ними смешиваются сульфид аммония и талиды щелочных металлов. В верхних слоях атмосферы — атомарные щелочные металлы. К этому времени подобные вещи мог улавливать даже «Тезей», но зонд подобрался достаточно близко, чтобы различать подробности. Перед ним клубился рудо-бурыми пластами туч уже не диск — темная прогнутая стена, и в ее толще просвечивали слабые линии антрацена и пирена.

Один из мириад огненных метеорных следов опалил лик Большого Бена прямо перед нами; на миг мне померешилось, что в центре огонька я вижу крошечную черную пылинку, но изображение внезапно исполосовали помехи. Бейтс вполголоса выругалась. Картинка размазалась, потом стала отчетливей, когда зонд повысил голос, на другие частоты. Неспособная перекричать длинноволновой гам, система переключилась на лазерную связь.

И все равно сигнал заикался. Следовало ожидать, что нацелить луч на расстоянии миллиона километров будет просто; наши траектории представляли собой расчетные параболы, наше взаимное положение на любой момент можно было предсказать с высокой точностью. Но инверсионный след метеора плясал и проскальзывал по экрану, словно прицел лазерного луча постоянно сбивало крошечными толчками. Раскаленный газ смазывал детали; сомневаюсь, что даже на совершенно ясной картинке человеческий взгляд мог бы зацепиться за четкий контур. И все же… Что-то было в ней неправильное, в этой крошечной черной точке в сердце гаснущего огонька. Почему-то некий примитивный отдел моего мозга отказывался признать ее естественной…