Конец детства (сборник) - Головачев Василий Васильевич
— Когда мы встретились, у твоего безобидного дурачка глаза налились кровью и он вынул револьвер.
— Неужели он…
— Гарриет, — сказал Блэйн, — становится слишком жарко. Лучше высади меня.
— И не надейся, — ответила Гарриет. — Я еще никогда не участвовала в столь забавной игре.
— Мы вряд ли куда-нибудь приедем. Дорога скоро кончается.
— Шеп, может, глядя на меня, в это трудно поверить, но голова у меня работает неплохо. Я много читаю, и больше всего мне нравятся книги по истории. Проклятой истории войн. Особенно я люблю изучать карты боевых действий.
— Ну, и что из этого?
— А то, что я сделала одно наблюдение. Я пришла к выводу, что всегда, во всех случаях, необходимо заранее подготовить путь к отступлению.
— Только не по этой дороге.
— По этой, — сказала Гарриет.
Блэйн повернул голову и вгляделся в ее профиль. Нет, она не похожа на хладнокровную, практичную журналистку, хотя такая она на самом деле. И пишет не сентиментальные статейки, не заметки в колонку светских сплетен, а вместе с дюжиной других репортеров, составляющих элиту своей профессии, дает гигантскую панораму “Фишхука” для одной из крупнейших газет Северной Америки.
И несмотря на это, шикарна, словно сошла с обложки модного журнала. Шикарна, но без вычурности, и полна спокойной уверенности в себе, которая в любой другой женщине выглядела бы высокомерием.
Он был уверен, что все, что только можно знать о “Фишхуке”, она знает. Ее статьи отличались странной объективностью, можно сказать, даже беспристрастностью, однако и этот необычный для журналиста суховатый стиль она ухитрялась смягчить, добавить в него человеческой теплоты.
Но что из всего этого следует? Зачем она вмешалась в эту историю?
В том, что Гарриет друг, он не сомневался. Он познакомился с ней давно, вскоре после ее приезда в “Фишхук”. В маленьком ресторанчике, куда они в тот день пошли обедать, слепая старушка продавала розы. Блэйн вспомнил, как купил ей розу, и Гарриет, вдруг почувствовав себя одинокой и оторванной от родного дома, слегка всплакнула.
Странно. Хотя что теперь не странно, продолжал размышлять Блэйн. Взять тот же “Фишхук”, кошмар современности, за сто лет так и не принятый до конца остальным человечеством.
Он попытался представить, как все происходило тогда, эти сто лет назад, когда ученые в конце концов признали, что космос Человеку не под силу, и сдались. Кучка самых упрямых, самых упорных в своей мечте пошла другой дорогой — дорогой, которой Человек отказался идти или, что одно и А же, с которой свернул много лет назад и с тех пор неустанно глумился над ней, заклеймив ее словом “колдовство”.
Ведь что такое колдовство — чепуха из книжек для детей, бабушкины сказки.
Но всегда были упрямцы, которые верили, по крайней мере, в основной принцип того, что люди называли колдовством, поскольку это не было колдовством в том смысле, который за долгие века приобрело это слово. Скорее, это был закон, такой же непреложный, как и законы, лежащие в основе всех естественных наук. Но, в отличие от них, это была наука, которая изучала возможности человеческого разума и стремилась достичь далеких планет не физически, а лишь силой разума.
Из этой веры, надежды и упорства и родился “Фишхук”2, названный так потому, что это был рыболовный крючок, заброшенный в космос, давший возможность разуму совершать путешествия туда, куда никогда не попасть телу.
Дорога впереди делала крутой поворот направо, затем сворачивала влево, возвращаясь обратно и замыкая круг.
— Держись, — бросила Гарриет.
Она резко свернула с дороги и направила машину вверх по пересохшему руслу ручья на одной из стен каньона. Из реактивных сопел с ревом било пламя, надсадно визжал мотор, по колпаку крыши скрежетали ветви деревьев. Неожиданно машина сильно накренилась, затем выровнялась.
— Это еще ничего, — сообщила Гарриет. — Дальше будет пара местечек похуже.
— Это и есть тот самый путь к отступлению?
— Совершенно верно.
А зачем, подумал он, мог Гарриет Квимби понадобиться путь к отступлению?
Она осторожно вела машину по пересохшему руслу, прижимаясь к скале, которая каменной стеной уходила ввысь, в темноту. Из кустов испуганно разлетались птицы, трещали ветви, царапая автомобиль.
Фары осветили крутой поворот, как бы зажатый с одной стороны каменной стеной, а с другой — огромным, размером с сарай, валуном. Машина втиснула капот в пространство между скалой и валуном, развернула задние колеса и медленно, почти ползком, преодолела проход.
Гарриет убрала реактивную тягу, и машина со скрежетом опустилась на гравий. Двигатель замолчал, и над ними сомкнулась тишина.
— Отсюда пойдем пешком? — спросил Блэйн.
— Нет, немного переждем. Они ведь начнут охоту за нами и подъедут сюда. И по шуму двигателя поймут, в какой стороне мы скрылись.
— Мы поедем прямо на вершину?
— Прямо на вершину, — подтвердила она.
— Ты уже здесь ездила? — поинтересовался Блэйн.
— Много раз. Я знала, что если когда-нибудь понадобится воспользоваться этой дорогой, то делать это придется быстро. Не останется времени раздумывать или возвращаться назад.
— Но объясни мне, ради бога…
— Послушай, Шеп. Ты попал в переплет. Я тебе помогаю выпутаться. Может быть, этого достаточно?
— Конечно, если ты так хочешь. Но ты рискуешь собственной головой. А это не обязательно.
— Мне уже приходилось рисковать ею. Хороший журналист должен быть готов рискнуть головой, когда надо.
Может быть, подумал он, но не до такой степени. В “Фишхуке” полно газетчиков, и почти с каждым из них мне доводилось выпивать. Очень немногих я мог бы считать своими приятелями. И никто… никто, кроме Гарриет, не стал бы делать для меня того, что делает она.
Чисто журналистским интересом это не объяснишь. И одной дружбой тоже. Тут что-то большее, чем и то и другое вместе.
А если Гарриет не только журналистка? Она не может быть только репортером. Ее поступками движет что-то другое. Очень любопытно, что?
— В прошлый раз, когда ты рисковала головой, ты рисковала ею для Стоуна?
— Нет, — ответила она. — О нем я знаю только понаслышке.
Далеко, на дне каньона, послышался слабый гул двигателей. Они сели в машину и прислушались. Гул быстро приближался, и Блэйн попытался сосчитать по звуку мчащиеся по дороге автомобили. Ему показалось, что их было три, хотя он не был уверен полностью.
Машины подъехали к повороту и остановились. Послышались треск кустов, мужские голоса.
Гарриет взяла Блэйна за руку и крепко сжала ее.
— Шеп, что ты сделал с Фредди? (Изображение ухмыляющегося черепа).
— Нет, всего лишь нокаут.
— У него был револьвер?
— Теперь револьвер у меня.
(Фредди в гробу, на нарумяненном лице застывшая улыбка, в сложенных на груди руках — громадная лилия.)
— Нет, не так. (Фредди с разбитым носом и крестами пластыря на самодовольном прыщавом лице).
Они тихо сидели, прислушиваясь к каждому звуку. Смолкли голоса, и машины двинулись обратно, вниз по дороге.
— Все?
— Погоди, — остановила его Гарриет. — Они приехали на трех машинах. Уехали только две. Одна еще ждет. (Множество вытянувшихся от напряжения подслушивающих ушей.) Они знают, что мы поднялись по дороге. Они не знают, где мы спрятались. (Яма-ловушка, усеянная рядами острых зубов.) Они ждут, когда мы поверим, что они уехали, и обнаружим себя.
Они подождали еще. Где-то в лесу закричал енот, разбуженная каким-то лесным бродягой, сонно запротестовала птица.
— Есть одно место, — сказала Гарриет. — Там ты будешь в безопасности. Если захочешь туда поехать.
— Куда угодно. У меня нет выбора.
— А ты представляешь, что там делается?
— Слышал.
— В некоторых городах вывешивают предупредительные знаки (дорожный столб, на нем доска с надписью “Тут солнце светит не для парапсихов”). Они полны предвзятости и нетерпимости, среди них есть старинного обличья бородатые проповедники, яростно барабанящие кулаком по кафедре; люди в ночных рубашках и колпаках с кнутами и веревками; испуганные, растерянные люди, пытающиеся укрыться в редких зарослях ежевики.
