Точка Лагранжа (Сборник) - Бенедиктов Кирилл Станиславович
Старый дон Эспиноса, надо отдать ему должное, действовал очень быстро. Велел мне собрать самых отпетых головорезов, заплатил каждому вперед и самолично бросился в погоню за дерзким соседом. Мне он доверить операцию не захотел и оставил охранять поместье. Впрочем, я на него не в претензии, потому что из этой затеи ничего путного все равно не вышло.
Легенда гласит, что разъяренный Мигель Эспиноса с отрядом отборных головорезов почти нагнал дочь и ее жениха на ступенях собора, но был вынужден отступить перед стальной цепью верных Мануэлю Прадо штыков. Тогда Эспиноса кинулся к своему старинному другу епископу Сьюдад-де-лос-Рейес, требуя признать женитьбу недействительной. Начались долгие и утомительные переговоры. Дон Луис с благородством истинного влюбленного предложил главе семейства Эспиноса забыть старые обиды и связать себя клятвой вечной дружбы. Старик поначалу ни о чем не хотел слышать, но потом, видно, сообразил, что де Легисамо совершенно потерял голову от любви, и поставил условие: он снимет все возражения против брака дона Луиса со своей дочерью в обмен на El Corazon. И дон Луис, к его великому удивлению, сразу же согласился!
Они вернулись в Сьерру вместе — странный отряд, состоявший из наемников Эспиноса и солдат, посланных полковником Прадо для охраны дона Луиса и его юной жены. А потом дон Луис простился с Глорией и отправился в свое поместье, чтобы забрать древнюю реликвию рода де Легисамо и отвезти ее в «Солнечную долину». Глория осталась с отцом — Мигель Эспиноса поклялся, что, как только кристалл окажется у него в руках, он тут же отдаст распоряжение о подготовке к свадебному пиру. Насколько я знал старого мошенника, он не собирался обманывать недавнего врага — сокровище рода де Легисамо было для него важнее любимой дочери. Однако судьба распорядилась иначе…
На следующее утро после возвращения из столицы Глория исчезла. Поехала покататься на лошади и не вернулась. Не вернулся и сопровождавший ее слуга. После полудня старый дон Мигель погнал нас на поиски. К несчастью, в Сьерре слишком легко потеряться и слишком сложно кого-то найти. Мы обнаружили тело Глории лишь к вечеру следующего дня. Глория была по грудь закопана в землю и вся покрыта татуировками. Очень искусными, но… омерзительными. До сих пор я иногда вижу их во сне и просыпаюсь в холодном поту и с бешено бьющимся сердцем. Еще она была раскрашена красной и черной краской, которая выглядела точь-в-точь как засохшая кровь. Двое моих парней блевали, а они были не из впечатлительных.
В Сьерре слухи разносятся быстро. Дон Луис узнал о гибели своей любимой в тот же день и примчался в «Солнечную долину» после захода солнца, один, без солдат, но и без El Corazon — видно, заподозрил старого дона в обмане. А Эспиноса, который и так-то чуть с ума не сошел, увидев Глорию изукрашенной этими адскими рисунками, рассвирепел и велел затравить де Легисамо собаками. Обвинил его в том, что дон Луис якобы подослал к Глории убийц — специально, чтобы не отдавать тестю свое сокровище. Совершенно обезумел. Тогда-то я и оказал дону Луису первую услугу — пустил загонщиков вместе с собаками по другой дороге. Де Легисамо сумел добраться до «Холодной горы» целым и невредимым, а мои парни неожиданно наткнулись на слугу, который сопровождал Глорию в тот страшный день. Он был уже все равно что мертвый — лежал под высоким скальным гребнем с переломанными руками и ногами, весь ссохшийся от жажды и палящего солнца, — но перед тем, как отдать концы, успел рассказать о том, что случилось с хозяйской дочкой. По его словам выходило, что в ущелье милях в двух от господского дома дорогу им преградили индейцы — человек двадцать. Все они были вымазаны красной и черной краской, а вел их однорукий Руми. Индейцы стащили Глорию и ее слугу с лошадей, связали и бросили на землю. Слуге повезло — он сумел перепилить свои веревки острым кремнем и отполз в безопасное место. Глории, однако, он помочь не успел — явился негодяй Руми и принялся наносить ей на кожу свои богомерзкие татуировки. Девочка, понятно, кричала и плакала, но ей дали глотнуть какого-то питья, и она успокоилась. Такую вот, полусонную, блаженно улыбавшуюся, ее и закопали в землю — опустили в неглубокую расщелину и забросали сверху мелкими камнями. Слуга, спрятавшись в своей расщелине, видел, как индейцы вымазали Глорию краской и принялись водить вокруг нее какой-то дьявольский хоровод. Он немного разбирался в индейских делах, потому как сам был полукровкой, и все твердил, что они исполняли очень древний обряд поклонения матери-земле. Раньше, при инках, так иногда приносили в жертву детей — опаивали дурманной настойкой и закапывали по пояс в землю. Сначала слуга надеялся, что к ночи индейцы разойдутся и ему удастся освободить Глорию, но потом что-то его сильно напугало, и он удрал. До дома, правда, так и не добрался — в темноте оступился и упал со скалы. Я так и не узнал, что заставило его бежать не разбирая дороги. Мне показалось, что от увиденного он слегка спятил. Бормотал что-то о духах и гигантских змеях, выползающих прямо из земли. По дороге в усадьбу он умер. Думаю, ему повезло — останься он жив, старый дон Мигель наверняка содрал бы с него живьем шкуру. Зато не повезло самому дону Мигелю — через несколько дней его хватил удар, и он, проболев пару месяцев, отдал богу душу. Во главе клана встал Себастьян Антонио, работать на которого мне совершенно не хотелось. Я расторг контракт, сел на коня и поехал в «Холодную гору» предлагать свои услуги дону Луису. Что же до однорукого Руми, его так и не поймали. Я мог бы это сделать… но Мигель Эспиноса умер, а Себастьян Антонио предпочел выписать из столицы целый отряд сыщиков. Конечно, они никого не нашли. Искать индейца в Сьерре — совсем не то, что ловить сутенеров в притонах Гуаякиля. К тому же Руми не был дураком и тут же бежал на восток, в Монтанью, сумрачный край дождевых лесов на восточных склонах Кордильер. Там, говорят, до сих пор живут племена, спасавшиеся еще от инкских армий…
Англичанин замолчал и некоторое время сосредоточенно пыхтел сигарой. Капитан разглядывал дно пустого стакана.
— Теперь ты понимаешь, почему упоминать об одноруком при доне Луисе было бы нетактично? — мягко спросил Стеллецкий.
— Надо было промолчать?
— Чертовски жаль, что я не успел его подстрелить там, у реки, — задумчиво проговорил Стиллуотер. — Одной проблемой сейчас было бы меньше.
— Может, этот индеец и колдун, но вино Юрке подсунул кто-то другой. — Ник с сожалением вытряс из бутылки «Баллантайна» последние капли виски. — Кто-то, у кого было две руки. И мне кажется, господа, что сейф в подвале тоже вскрыл человек, у которого с руками было все в порядке.
— О да, — согласился Анненков. — Продырявить трехдюймовую сталь не каждому под силу.
Стиллуотер поджал губы.
— Сталь хорошая. Настоящее немецкое качество. Кстати о немцах: вы не находите странным, джентльмены, появление здесь этого тевтонского борова фон Корфа?
— Не узнаю тебя, Ланселот, — усмехнулся Ник. — Обычно ты более сдержан в своих характеристиках.
Англичанин не принял шутливого тона. Взгляд его прозрачных, слегка навыкате глаз замораживал, как дыхание арктической вьюги.
— Я не считаю себя вправе сдерживаться, когда речь идет о шпионах, Николай Александрович. Отто фон Корф — военный атташе? All right! Но где вы встречали, джентльмены, военного атташе, который едет в забытый богом медвежий угол ради того, чтобы договориться о поставках хлопка? Заметьте — даже не сукна для своей армии, хлопка! По-вашему, с этой пустячной миссией не могли справиться толстозадые немецкие чиновники, которые протирают штаны в торгпредстве?
— Сдается мне, вы не очень-то любите немцев, — заметил Анненков.
— Напротив, — холодно возразил Стиллуотер. — Моя младшая сестра замужем за профессором из Ганновера, так что с тевтонами я в некотором сродстве. Кроме того, у меня нет причин ненавидеть какой-либо народ вообще. Но я чрезвычайно не люблю национал-социалистов.
— Этих шутов гороховых? — удивился капитан. — Бросьте, они ничего из себя не представляют. Я сталкивался с этой публикой, когда жил в Берлине. Их поколачивали все, кому не лень — коммунисты, социал-демократы, просто бюргеры из предместий. И потом, какой из фон Корфа национал-социалист?
