Ник Горькавый - Теория катастрофы

Но Джерри ни разу не видел разбуженной воды — его всегда останавливала мысль об озёрных жителях. Им резкое падение уровня озера принесёт лишь несчастье. Равновесие маленького мира слишком ценно, чтобы разрушать его ради прихоти. Особенно если это равновесие балансирует всего лишь на чьих-то хрупких измочаленных ладонях.

Сейчас юноша тем более не стал трогать барьер из воспоминаний прошлого лета и будить водопад. Джерри обвёл глазами вечереющее лесное озеро. Высокая сосна и вечнозелёные кусты на противоположном берегу. Подгрызенные бобром сахарные клёны на запруживающем плотинном валу. Остатки деревянных мостков возле ив.

Мирный привычный пейзаж не помогал — душа болела, не переставая. И даже сильнее обычного.

Мохнатая толстая лиана, присосавшаяся к высокому буку и медленно убивающая его, по-змеиному ожила в шевелящихся сумерках и угрожающе-косо поглядела на пришельца.

Юноша наклонился, коснулся рукой поверхности тихой воды, что-то прошептал и повернул назад. Приходил он сюда здороваться или прощаться?

Душная предгрозовая ночь вливалась в лес, и он, тусклея стволами, послушно растворялся в ней — дерево за деревом.

Джерри взял сумку и быстро зашагал по узкой асфальтовой полосе к своему дому. Но его решимости хватило ненадолго.

Слева от дороги вечерне зеленела поляна. Чудный запах измельчённой травы, тарахтенье моторчика старенького красного трактора, тряска по кочкам; взгляд с удовольствием перебирает деревья. Отец любил косить поляну сам, называя это вибромоционом. Учил сына: ездить нужно кругами против часовой стрелки; начинать с середины.

Укол в сердце.

На правой обочине, за лёгкой проволочной оградой, защищающей мягкую зелень от голодных оленей, росли четыре узорчатых кипариса. За ними ухаживала мама: обрезала сухие ветки, подкармливала солями, насыпала вкусной земли, сокрушалась о болезнях вечнозелёных неженок. Как выросли молодые кипарисы за прошедшие годы.

Укол в сердце.

Глинистое дно и берега придорожного ручья были аккуратно выложены плоскими светлыми камнями, чтобы штормовые дожди не размывали красную почву русла. Джерри с отцом обустроили ручей в последнее счастливое лето. Трудился в основном отец, но и десятилетний Джерри помогал, таская из леса небольшие горные плитки с пятнами чёрно-зелёного лишайника.

Глаза Джерри задержались на большом приметном камне, который они с отцом укладывали на дно сухой канавы вдвоём, горячо споря.

Укол в сердце.

А вот ствол сосны, упавшей под напором ледяного шторма, нагрузившего её крону тоннами замороженной влаги. Нет печальнее зрелища, чем погибшее живое дерево. Есть в жизни невыносимые тяжести — они не гнут и не ломают, а просто выворачивают с корнем.

Через сотню метров дорога взяла круче. Наверное, от этого Джерри стало трудно дышать, и перед глазами поплыл темнеющий лес. Вот и двойная сосна на краю просторной площадки. Конец пути.

Дом.

Нет, нет! Джерри, задыхаясь, смотрел на горько-медовые бревенчатые стены и тёмно-зелёную крышу, под которой прожил десять лет. Это не дом! Это просто стены и крыша — ракушка без жемчуга, соска без молока, дом без любви. Пустышка!

Ожесточая сердце, Джерри мотнул головой. Глаза остановились на знакомых голубых елях, давно посаженных родителями — по дереву на каждого обитателя, тогда ещё — дома...

Одно из непреодолимых весенних удовольствий детства — снимать слюдяные лохматые колпачки шелухи с бурно растущих еловых почек, освобождая тугую пружину фиолетового молодого побега. Под защитой ветвистой путаницы жёстких синих игл мелкие птицы любили вить гнезда.

А вот норвежская зелёная ель — общее семейное дерево. Семьи уже нет, а она, плакучая, всё растёт, на что-то надеется...

Чёрт! Джерри быстро взбежал по лестнице к двери дома и толкнул стеклянно-деревянную створку. Дверь его узнала и сразу впустила. В большой комнате вспыхнул свет, и прошлое обрушилось на Джерри, как снежная лавина.

Тонкий запах дерева. Двадцатифутовый кафедральный потолок из сосновых прозрачно-лакированных досок. Зелёный берёзовый пейзаж на стене. Высокие напольные часы с золотым маятником и мелодичным боем, сопровождавшим Джеррино детство. Кожаные тёмно-бургундские диваны, где устраивалась вся семья — посмотреть новый или хороший старый фильм. Камин из крупного дикого камня, уютно горящий зимним вечером. Огненные отблески на лицах родителей и бревенчатых стенах.

Хотя стоял август, на каминной решётке из закопчёного чугуна лежали колотые поленья. В высоких, от пола под крышу, окнах сгущалась темнота.

Под ноги Джерри подкатился, вереща и приседая от восторга, домашний гном.

— Хозяин! Хозяин! Как я рад! Ура — вы наконец появились!

Робот стал тарахтеть о своих печалях и проблемах — о невоспитанных белках, грызущих подоконники, об ужасных пчёлах-плотниках, дырявящих брёвна стен быстрее, чем робот-заделочник их замазывает. Джерри растроганно смотрел на старого знакомца, пока тот неосторожно не спросил:

— А где Михаэль, ваш отец?

Юношу как током ударило. Он взорвался:

— Пошёл прочь и больше не приставай ко мне! Меня здесь нет, понял? И выключи свет!

Домашнего робота сдуло ветром, и дом погрузился в сумрак.

Джерри рванул балконную дверь и вышел на обширный треугольный дек, кораблём устремлённый в вечерний лес, в сухой звон осенних цикад.

Он помнил эту деревянную веранду весной — в золотой сосновой пыльце и крылатых кленовых семенах; летом — в медовых каплях знойной смолы и в заплаканных зелёных листьях, сорванных штормом; осенью — в лужах с дождевыми частыми кольцами и в наметённых грудах жёлто-коричневого листопада; зимой — в неровных рядах вспыхивающих солнечных сосулек и в сугробах лунного снега.

На этой палубе юный Джерри плыл в неведомые счастливые моря.

Но раньше за его спиной был дом, а сейчас позади — пустота. Он вырос, простился с детством и остался один на своём корабле, а впереди — ночь без единого огня.

Уже окончательно стемнело, и веранда утонула во мраке. На северо-востоке, за плавной горой возвышалось тяжёлое облако в виде башни. Обычной ночью облако бесследно бы потерялось в темноте, но сейчас в нём кипела дикая гроза — и туманная башня беспрерывно озарялась изнутри яркими вспышками. По странной атмосферной прихоти, гром не долетал в долину, и это зловещее буйство молний в тишине тревожило сильнее, чем обычный грозовой грохот.

И дождя совсем не было.

Джерри ушёл с дека и поднялся на второй этаж, к родителям. Здесь ничего не изменилось за прошедшие годы. Широкая кровать с белой пушистой шкурой на стене у изголовья, ореховый отцовский стол на львиных лапах, деревянные резные шкафы с книгами, изящные кресла со светлой обивкой. От неизменности вещей Джерри стало ещё хуже. Родители вопросительно смотрели на него с фотографий, стоящих в полумраке книжных полок.