Евгений Войскунский - Девичьи сны (сборник)

Я оставался с Сережей (Катя строго наказала перед нашим отъездом: от Сережи ни на шаг!). Он плавал неважно, я учил его, как надо правильно дышать и чем отличается кроль от обычных саженок. Он пялил на акваланг ненасытные глаза, так похожие на Катины, но я категорически отказал ему в нырянии. Однако разрешил пользоваться шноркелем – дыхательной трубкой. Натянув маску и пошевеливая ластами, Сережа плавал, опустив голову в воду и старательно дыша через трубку. Я объяснил ему, как пользоваться ружьем для подводной охоты, он жаждал подстрелить какую-нибудь рыбу, несколько раз стрелял, но всё мимо.

Нырял, конечно, и я (а Вадим присматривал за Сережей), но ничего путного на грунте не видел. Я поражался обилию автомобильных покрышек, выброшенных за ненадобностью. Странная, думал я, у нас цивилизация: заботимся о непрерывном производстве, но не знаем, куда девать отходы. Мусорозойская эра – так, возможно, назовут наше смутное время отдаленные потомки. Уж они-то, головастые, что-нибудь придумают, чтобы содержать планету в чистоте.

Нам кричали рыболовы из резиновых лодок, что мы всю рыбу распугали.

– Убирайтесь отсюда! – требовали они.

Мы передвигались вдоль берега. Однажды, на пятый или шестой день, к нам подплыл один из рыболовов. На голове у него косо сидела соломенная шляпа с растрепанными полями, из густой черно-седоватой бороды торчал багровый нос, свидетельствующий об алкогольном усердии. Неожиданно мягким тоном рыболов проговорил:

– Видите тот мысок? Поныряйте там. Здесь вы ничего не найдете.

– Откуда вы знаете, что мы что-то ищем? – спросил я.

Но он не ответил – взялся за весла и отплыл.

Вечером я рассказал Анне Тихоновне об этом красноносом рыболове. Она понимающе покивала:

– Да, он стал много пить.

– Вы его знаете?

– Так это ж мой бывший муж. Широков Маврикий. Обождите минутку.

Анна Тихоновна вышла из кухни в свою комнату, где Сережа смотрел какой-то нескончаемый сериал. Оттуда раздался раздраженный кошачий мяв, негодующее восклицание. Анна Тихоновна, вернувшись в кухню, обратила ко мне полнощекое лицо со строго сведенными углами бровей:

– Вы скажите своему сыну, чтоб Фросю за хвост не дергал.

Она раскрыла принесенный альбом, показала нам большую фотографию: сидят на скамейке во дворе одноэтажного дома пять улыбающихся женщин, в центре – Анна Тихоновна, с видом полного удовлетворения; за ними стоят трое мужчин разного роста и возраста, все при галстуках. В самого невысокого, единственного неулыбающегося, словно застигнутого врасплох, ткнула наша хозяйка пальцем:

– Вот он, Маврикий. Русский язык и литературу у меня в техникуме преподавал.

– Трудно узнать, – говорю. – Он же зарос бородой.

– Я за ним следила, чтоб брился, чтоб аккуратно ходил, в галстуке. А как развелись, так опустился Маврикий.

Со вздохом перелистнула она альбомный лист.

– А вот я на партактиве района выступаю… А вот мы всем техникумом на демонстрацию Первого мая идем…

«Бедная женщина, – подумал я, – все у нее в прошлом – в этом толстом малиновом альбоме, в старомодных черно-белых фотографиях, никому, кроме нее, не нужных».

– А это мне на пятидесятилетие почетную грамоту вручают…

Целая жизнь прошла, отшумела и, круто видоизменясь, понеслась дальше, отбросив еще не старую и весьма по натуре деятельную женщину на обочину дороги… оставив ей только этот альбом… и шитье шляпок на продажу… и неутешную боль о сыне, убитом на жестокой войне, которую велят называть не войной, а контртеррористической операцией…

Мы досмотрели – из вежливости – альбом до конца, кликнули Сережу и сели ужинать. Выпили, конечно. Вадим, поглядывая веселыми глазами, разглагольствовал:

– Я был способный мальчик. Да, представьте себе. Техническая голова, спортсмен. Мне прочили хорошую будущность. А вот – не стал ни чемпионом по прыжкам в длину, а ведь уже близко было, ни академиком. А почему? А потому что фамилия такая – Дурындин. Разве с такой фамилией допрыгнешь?

– Надо было сменить ее, – сказал я.

– Сменить! Я хотел бы, да ведь не разрешают.

– Раньше разрешали. В тридцатые годы. Я видел в старой подшивке «Известий» целые страницы объявлений о смене фамилий. У Ильфа в записной книжке есть запись: «Наконец-то! Какашкин меняет фамилию на Ленский».

– Какашкину повезло, успел, а я – нет. Чего ты смеешься? – обратился Вадим к Сереже. – Я тебе в поучение рассказываю. Не разбрасывайся, понятно? Наметил себе цель – и иди к ней. Дуй до горы. Фамилия у тебя хорошая – Хомяков.

– Я Потапов, – сказал Сережа, тыча вилкой в атлантическую сельдь.

– Тоже красиво. Не бери с меня пример, Потапыч.

Тут мой мобильный телефон сыграл первое колено из вальса «Минуты счастья».

– Катенька, привет, – сказал я, прижав черную коробочку к уху. – У нас все в порядке.

Катя звонила каждый вечер. Беспокойная женщина – не могла избавиться от подозрений, что Сережа оставлен без присмотра на воде.

– Полный порядок, Катя, – говорю я. – Сережа загорел, поправился на шесть кило и доволен жизнью.

– Ты скажешь! Шесть кило! – услышал я ее высокий голос. – Олег, сегодня мне позвонил Адиль и знаешь, что сказал?

– Нет, – говорю, – не знаю.

– Сказал, что Горохова задержали. В Калининграде!

– О! – говорю. – Это новость серьезная. Надо обмыть.

– Олег, ты там не очень, – строго сказала Катя. – Дай трубку Сереже, хочу его услышать.

Новость действительно была изрядная. Когда легли спать (мы с Сережей помещались на тахте, а Вадим спал на раскладушке), я представил себе, как везут в Москву под конвоем Горохова, а он, молодой, с черными усиками, дерзко ухмыляется… Тут меня поразила мысль, что Николай Горохов воевал, может, в одном батальоне с капитаном Михаилом, сыном Анны Тихоновны. Воевали вместе, а судьба – врозь…

Сережа, лежавший рядом на широкой тахте, сказал:

– Ты не спишь? Валерка говорит, тут есть интернет-кафе. Мы, может, сходим туда. Слышишь?

Валерка был соседский мальчик, он всегда ходил в белой бейсболке, в сопровождении бульдога. Сережа не то чтобы подружился с ним, но – сошелся, так сказать, на почве общего интереса. Раза два по вечерам он ходил в соседний подъезд к Валерке играть в компьютерные игры.

– Нет, Сережа, – говорю. – Интернет-кафе – это для взрослых. Не ходи. Нечего тебе там делать.

Следующий день начался с дождя, но вскоре, около одиннадцати, туча уплыла, унося дождь к северу, и снова воссияло солнце. Мы погрузились в дилижанс и покатили к водохранилищу.

Но вначале заехали на АЗС. Пока Вадим ожидал своей очереди и заправлял машину, мы с Сережей сидели в примыкающем к станции сквере на скамейке в тени раскидистого клена. Очень жарко было в машине, да и тут, на воле, воздух был предельно насыщен влажной духотой. Сережа сидел, вытянув ноги в любимых белых кроссовках с синей надписью «Maradona» на каждой и обмахивался крупным кленовым листом. Загорелый, в пестрой маечке, заметно подросший за лето, он был хорош собой.