Николай Атаров - МИР ПРИКЛЮЧЕНИЙ № 3. 1957 (Ежегодный сборник фантастических и приключенческих повестей и рассказов)

Наконец показался негритянский городок — вернее, большое село, и дальше дорога обрывалась. Несколько в стороне стояла мечеть, построенная из тех же шарообразных кусков глины. Она поднимала три купола, из которых средний был выше баковых. И кривизна куполов блестела тем влажно-тусклым серовато-коричневым глянцем, которым блестят отправляемые хозяйкой в печь ржаные хлебы. На шпилях мечети нанизаны были по три полых страусовых яйца с хвостами из тонких полосок малиновой кожи. Эти постройки, похожие на жилища термитов, были грубы и живописны.

В мечеть шли черные «правоверные». Мужчины были опоясаны кусками материи вокруг бедер. Женщины, чаще всего, в пестрых бумажных халатах; впрочем, одежду многих из них составляли такие же пояски, что и у мужчин. В этой толпе отдельно держалась шумная группа девушек тринадцати-четырнадцатилетнего возраста. Они, пошептавшись, стайкой устремились к нам и, присев и хлопая в ладоши, что-то лепеча и в веселом смехе сверкая белизной маленьких прекрасных зубов, бесцеремонно рассматривали нас и наши машины.

— Марш отсюда, мелюзга! — тоже смеясь, махнул в сторону девушек мой черный помощник.

И они, что-то весело крикнув ему в ответ, той же птичьей стайкой стремительно от нас умчались.

Здесь мы отдохнули, наняли недостающих рабочих, расстались с машинами, которые отправились обратно на базу, и уже пешком по целине, с вьюками на палках, перекинутых от плеча к плечу, двинулись дальше. В тридцати километрах отсюда находилась исходная точка моей первой экспедиции.

Странная, причудливая и неустойчивая была моя жизнь в эти первые месяцы самостоятельной работы. Я волновался до крайности. Конечно, работа топографа не весьма великая премудрость для студента высшей школы, да и были у меня подробнейшие инструкции по ходу работы, но все же я боялся, что многое забыл за годы войны и голодных скитаний. С тех пор по лесам, степям и болотам Сенегала и Гвинеи я прошел с теодолитом три тысячи километров, что — уверяю вас! — совсем не мало по условиям работы, но те первые дни школьного волнения и страха навсегда останутся в моей памяти. На мне лежала задача составления географической карты, казавшаяся мне чрезвычайно ответственной. А кругом — степь, чистая, плоская, унылая, лишь кое-где не зеленеющая, а темнеющая, скорее даже — чернеющая зарослями бруссы, лежала вокруг меня на сотни километров. И был я на этом диком краю света один с несколькими десятками непонятных мне людей.

Жара изнуряла меня, и видения тех дней встают передо мной сквозь некий дремотный туман. Я переносил на ногах род утомительной болезни, связанной с перестройкой организма. Это было странное состояние не малярийного бреда, но чего-то схожего с ним, когда картины яви перемежаются видениями почти горячечного сна, излучениями воспаленного жарою мозга. Только что покинув холодную европейскую осень, туманную слякоть парижских ночей, я попал под отвесное пламя солнца. Едва бросишься, бывало, голый на койку, как уже мокрые простыни и жгут и липнут к телу, и не находишь себе места. Выпьешь литр воды, а через две-три минуты она вся выходит потом, и если бы его собрать, то это и был бы тот же литр. Бродишь в темной тупости, осовелый, истаивающий, и только под утро забудешься сном. Но уже на рассвете нужно вскакивать самому и поднимать людей, нужно дорожить каждой минутой работы, пока солнце еще не накалило землю. К десяти часам приходилось складывать инструменты: земля начинала излучать тепло, в окуляр трубы уже ничего не было видно из-за мерцающего воздуха, и какая фантастическая картина открывалась тогда по горизонту, как все дрожало, плавилось, зыбилось, текло жидким хрусталем, меняло контуры, смещало знакомые перспективы, совершенно преображало местность!

Через месяц я несколько успокоился, благополучно перенеся период приспособления, у многих очень болезненный. Мне все больше нравилась моя работа. Я спешил, делал промеры, наносил кроки, сидел по ночам за чертежами, съедаемый безжалостной мошкарой, хотел сделать работу как можно точнее и скорее, выполнить задачу на самую высокую отметку. Лишь много позже я понял, что белые в колониях живут просто для заработков, ищут способов заработанные деньги всячески увеличить на месте и никак не торопятся с работой, всякое усердие к которой вызывает в лучшем случае лишь снисходительную усмешку начальника.

Как я жил? Ну конечно, на взгляд европейского буржуа, почти жизнью Робинзона. Большая палатка, внутри нее складная койка, стол, складные же табуретки и даже полка с книгами. Рядом с палаткой под навесом была устроена кухня. И тут все время шел веселый щебет, смех и крики — на вольном воздухе жила постепенно образовавшаяся моя семья: игрушечно-маленькая антилопа, прирученная обезьяна и два говорливых попугая. Обезьянка, которую часто приходилось сажать на веревку за непоседливость и проказы, была очень «хозяйственна» и хитра и частенько, улучив минуту, схватывала какую-нибудь консервную банку, вилку, сковородку, солонку и вихрем мчалась в заросли. Мы потом находили все «украденное» аккуратно развешанным на ветвях невысокого деревца километрах в трех от стоянки. Раз она утащила мою каску. И мне принесли ее доверху набитой орехами — домовитой «хозяйке» просто нужна была посуда. Антилопа ходила за мной в хвост, терлась о ногу и требовала внимания. Голый мальчуган, состоявший в должности курьера, состязался с обезьянкой в ловкости и проказах. И все этой целый день трещало, свистело, кричало и пересмеивалось под стеной палатки.

А вообще говоря, больших фантазеров, чем негры, я не знаю. Сразу же и сами собой установились у меня с ними самые хорошие отношения. Эти смеющиеся выдумщики, наивные хитрецы и романтические любители всего необычайного подкупали меня своей большой внутренней чистотой, каким-то действительно солнечным весельем и той жаждой общаться с окружающими, открывать им свой внутренний мир, которая граничит с родниками поэзия.

Случалось, что пропадет на работе какая-нибудь необходимая мелочь. Прикажешь искать и найти ее во что бы то ни стало и сам ищешь, досадуешь, теряешь время. И вот наконец находится пропавшая вещь, а нашедший ее начинает рассказывать такую сложную и фантастическую историю о том, как поднялся огромный смерч и унес злосчастную деталь в небо, как герой отважно бросился за нею, как переплывал реки, отбивался от крокодилов и львов, был ранен, мучился голодом и жаждой и в конце концов нашел пропажу в глубокой пещере на дне оврага в ста километрах отсюда… Достойная Гомера героическая эпопея! Слушаешь, слушаешь (и уж какая там злость! — рассмеешься), а если есть время, то и попросишь повторить рассказ, и дивишься неистощимости в выдумке вариантов, фантастике, необыкновенной живости образов и жалеешь только об одном — что ты не писатель; какие чудесные сказки родят когда-нибудь для наших детей дебри Черного материка!