Марина Ясинская - Настоящая фантастика – 2014 (сборник)

Величайшим скептиком – преодолевшим свой скептицизм и ясно указавшим его пределы – стал Пушкин. Он детально показал, чего мог, а чего не мог достигнуть Петр I своими указами, «писанными то кнутом, то пером». Тройку лошадей можно погнать быстрее, но как заставить ее взлететь?

Но как бы ни красноречив и убедителен был Александр Сергеевич, фантастика Российской империи той поры – это, прежде всего, «чернышевские повести» (по имени наиболее известного автора) – бесконечные попытки придумать, как жить новому горожанину, о чем мечтать и чьих приказов слушаться. Это верноподданническая литература, технократизм которой постепенно приобретал окрас умеренного реформаторства. Лучшие ее примеры – совсем не многотомники Писемского, в которых он рассказывает, как все хорошо бы повернулось в наших губерниях, стань начальство хоть немного бороться с коррупцией и проведи к очередному Царевококшайску железную дорогу. И не мелодраматические, почти слезливые истории спасения чахнущих детишек недавно изобретенным лекарством. Нет. Описание одного дня из жизни пожилого приказчика, которому недавно провели телефон, но который еще не доверяет странной машинке, а все дела хотел бы вести на старый манер – лично ударять по рукам, выпивать при случае рюмочку. Однако же силы уже не те. Ехать через весь город по стылой слякоти – никакого здоровья не напасешься. И вот он отчаянно старается сообразить – что можно и чего нельзя говорить в трубку, как себя вести с незнакомыми собеседниками, подниматься ли со стула, когда ведешь разговор с Евграфом Павловичем…

Но чем ближе подступает очередной кризис, тем гуще становится его тень. И ужас в том, что перед наступающим «завтра» люди как бы теряют свое старое единство, которое разлагается на группировки и партии, будто дневной свет в призме. Тут можно говорить о естественном отборе социальных структур, о поведенческих фильтрах или повторять иные заумные слова, но если очередной священник во сне видит, как его внук пропагандирует царство машин и пишет про какого-то Ихтиандра, – не будет покоя этому священнику. Он попытается что-то сделать, бороться с нечистью, и хорошо, если не пойдет путем Ирода.

Собственно, когда будущая мировая война первый раз явилась в реальности – в окопах Севастополя и развалинах Кронштадта, в зеленых облаках ядовитого хлора, которые щедро выпускали обе стороны, в неумелых еще попытках повсюду использовать пулеметы-митральезы, – стало ясно, что грядет бойня, страшнее которой мир не видывал.

Каждая партия и страта начинает искать свой путь к спасению…

У властей предержащих – это попытки противостоять стихиям. Упорнейшие, почти фанатические попытки выйти из тупика, но лишь самым безопасным путем. Александр Константинович с его освобождением крестьян выдал нужду за добродетель. Убеждение в том, что скоро неволя кончится, было настолько распространено среди крестьян (в толще народной всегда сыщутся визионеры, см. старчество), что промедление было смерти подобно. Одновременно любая статистика давала ответ, что при тогдашних темпах освобождения крестьянства львиная их доля все равно освободится через два десятилетия максимум. Так что «Сон» усатого поэта-малоросса: «Дают нам волю ту погану, землицы ж вовсе не дают», – оказался вполне визионерским.

Только вот чем дальше, тем сложнее отыскивать сравнительно безопасные пути, одновременно сохраняя овец и кормя волков. Рано или поздно – через меры воспитательного характера или просто ссылки потенциальных бунтовщиков – правители скатываются к убийству «не успевших раскрутиться» политиков. «Кошка на раскаленной крыше» Э. Колосникова – описание постепенно сужающегося «окна возможностей», когда решения принимает уже даже не самодержец или премьер-министр, а некий круг чиновников, объединенных скорее столом, за которым они играют в преферанс. Иногда государь присоединяется к этой партии, иногда нет. И объем власти, сосредоточенный за этим столом, понемногу сокращается – они не могут изменять налоги, вынуждены организовывать убийства.

Если тактика бесконечных оттяжек не помогает – а она не помогает, – наступает момент разрыва с реальностью, когда на смену сколько-нибудь настоящим визионерам или рассудительным прогнозерам приходят откровенные жулики и гипнотизеры. О них знают, их ждут, но нет сил им сопротивляться. Собственно, отождествление Распутина и Дракулы – не просто фантазия подвыпившего чиновника Благовещенского, накропавшего повестушку-другую (не прошли цензуру), но развитие мощнейшей традиции «любви к смерти», которой были пропитаны почти все слои столичного общества[15].

Однако справедливо и обратное явление: если вокруг кризис, сплошная безнадега и твердокаменное уныние, то весть о человеке грядущего, уверенность, что именно этот политик есть тот самый пророк, который не просто видел светлое будущее, но и знает туда дорогу, – сплачивает вокруг него людей. Из ниоткуда появляются сторонники и всякого рода попутчики. Дорабатывается политическая программа, жертвуются деньги, «раскачиваются» на террор студенты и прочие разночинцы. И вот человек, которого полгода назад можно было арестовать безо всяких усилий, просто передав записку в полицейский участок, вдруг располагает существенной политической и просто военной поддержкой.

Где-то с середины 1890-х годов в России началась увлекательнейшая, но притом страшная литературная игра – революционная фантастика. Несколько десятков человек, многие из которых были подготовлены охранкой, только и делали, что расписывали именно себя в качестве грядущего вождя революции, лидера мирового пролетариата, главного тектолога, защитника сирых и председателя рабочих кружков. Чтобы «сорвать куш» и стать пророком, требовалось выиграть сразу на трех досках: подгадать с возмущением общества, которое ведь не каждый день готово учинять революцию, уйти от убийц очередной «охранительной» структуры и, наконец, разобраться с друзьями по партии. Каждый из настоящих кандидатов в лидеры революции понимал, что он далеко не первый на этом месте – а скорее десятый. Предыдущих вождей задушили еще в колыбелях. Отсюда бесконечные псевдонимы, под которыми они жили до старости, и даже на могилах не писали «детских» имен. Но и жалости никакой к чужим жизням у революционеров не наблюдалось, часто они мстили за братьев[16].

В таком нервическом окружении парадоксальным образом даже провокаторы откапывали в себе творцов. Утопические романы «Как нам обустроить Россию в царствие небесное» Г. А. Гапона и «Копеечное дело» С. В. Зубатова вышли стотысячными тиражами, привлекли к себе всеобщее внимание. И если Зубатов старался держаться в тени, никогда не объявлял себя пророком, то Гапон как страстный оратор, умело манипулировавший толпой, уже видел себя новым Сергием Радонежским. Вся провокаторская интрига не могла не кончиться очень плохо, и кровавая баня первой революции, в которой сгинули оба, – тому подтверждение.