Светлана Дильдина - Песня цветов аконита

Обреченные на безнадежный труд пытались протестовать — тихо или бурно. Попытки бунта подавлялись мгновенно и жестоко.

Его привезли туда раненого и лечили, прежде чем приставить к работе. Хороший был врач — рука скоро стала двигаться, как и прежде.

Аоки сносно приняли старожилы копей — его похожий на пламя характер пришелся по душе многим. Аоки не избегал ссор, но часто смеялся и чем мог помогал слабым. Надсмотрщики его недолюбливали, но не трогали — молодой, хорошая рабочая сила. Надсмотрщики и работники кухни были свободными — впрочем, и некоторых сосланных порой ставили на легкие работы.

С помощью одного такого он и бежал. Немолодой, работал на кухне — и толком за ним не смотрели. Он и помог Аоки добыть все необходимое, а сам остался.

— Что с тобой сделают!? — возмущенно протестовал младший.

— Ничего. Если убьют — такова моя доля. Мне надоела жизнь. А если уйдем вместе, сразу поймают. Не вини себя, что уходишь один — вдвоем нам не выбраться. Да я и не хочу — не к кому возвращаться на воле.

Аоки было к кому и зачем возвращаться.

Предгорье Юсен

Пожилая женщина в темной крестьянской одежде набирала воду. По щеке катилась слеза.

— Как внучка? — окликнули сзади. Другая женщина смотрела сочувственно и со страхом. Первая не ответила, подхватила сосуд и сгорбившись побрела к дому.

— Урожай в этом году еще лучше, чем в прошлом, а люди мрут, — говорили вполголоса в доме деревенского старосты.

— Как он снизил налог и позволил пустые земли брать, все расти лучше стало…

— Из соседней провинции, почитай, сотня семей пришла — а он всех принимает.

— Еще бы… Засеянные поля — округам выгода.

— А что дети умирают — тоже выгода? — со злостью стукнул чашкой об стол один из зажиточных крестьян. — Да пропади он пропадом, этот достаток! Моему всего девять было!

— А Сотэ — красавица, бедняжка. Летом собирались свадьбу сыграть…

Человек, коренастый, плечистый, поднялся, опираясь о столешницу.

— Да что мы молчим все, словно мыши полевые по норкам забились! Не я один эту птицу видел!

— Опомнись, — пытался угомонить его староста, опасливо косясь по сторонам. — Черный дрозд — эко диво! В наших краях встречаются.

— И что, все возле окон летают?! С тех пор, как он… — тут и разошедшийся крестьянин невольно голос понизил, почти шепотом довершил: — Дорого нам урожай обходится!

— Что случилось? — Йири поднял глаза на помощника. Тот выглядел встревоженным и раздосадованным, неровными шагами на месте кружил, не решаясь приступить к делу. — Говорите же.

— Слухам крылья не обрежешь, — произнес Йири, выслушав. — Я давно знаю, как меня называют. И что же?

— Но крестьяне чуть не убили ваших чиновников. В трех деревнях посмели произносить такое, что их мало сравнять с землей.

— Я могу это сделать, — соединил ладони и замер. — Это легко.

Аоно поспешно кивнул:

— И послужит другим уроком и предостережением…

— Погодите. Эти деревни платили неплохой налог, так?

— Пару лет там был хороший урожай. Вы и в самом деле знаете землю. Но они — не единственные. Если не станет тех деревень, ничего всерьез не изменится…

— Я предпочитаю, чтобы в мои округа люди приходили, а не бежали отсюда. Я отдал им пустующие земли, и теперь там поля. Что же, сделать поля — пепелищем?

— Можно и без огня обойтись, Высокий.

— А потом на место, где умирали, призвать других — и заставлять строить дома? Каково же будет там в Дни мертвых?

Аоно свел брови, начиная тяготиться этим бессмысленным разговором. Ведь крестьянские волнения — не шутка. Погасить костерок, пока маленький. Не говоря уж о том, что они посмели распускать сплетни и нанести увечья чиновникам. Аоно ждал, что Высокий сразу отдаст приказ расправиться с ослушниками. Не впервой. Но тот медлил.

— Знаете, как умирают дети? Расскажите.

— Знаю, Высокий. Болезнь неизвестная. Теряют силы, руки и ноги холодеют — ложатся и не встают больше. Зимой ничего, с весной опять стало плохо.

— И началось около года назад…

Долго стоял, переплетя пальцы, разглядывал узор на решетке. Аоно сам себе не решался признаться, как раздражала эта манера замолкать в полной неподвижности и думать непонятно о чем. Если бы горячился, выказывал гнев, хоть намеком давал понять, каковы его чувства и намерения! Нет — улетает мыслями куда-то, а ты стой, как болван, и жди, что из этого последует.

— Я поеду туда.

Кликнул слугу:

— Оседлайте Рыжего.

— Что вы хотите делать?

— Переселенцы пришли два года назад и после тоже появлялись новые семьи. Они что-то принесли с собой… быть может, невольно. Почему все молчали об этих смертях?

— Какие-то крестьяне… налоги они платили исправно и поля возделывались хорошо.

— Это — главное, да?

Он казался спокойным, но уголки губ чуть вздрагивали.

— Будут ли распоряжения наказать виновных? Ваша воля нарушена…

— Это — потом.

Сделал шаг, оказался совсем рядом.

— Я должен понять.

Жители, мужчины и женщины, работавшие в поле и на огородах или занятые иными делами, упали наземь, в пыль опустив лицо, когда небольшой отряд на превосходных конях промчался по узким дорогам и остановился посреди деревни.

— Кто здесь главный?

Староста, белее молока, выдвинулся навстречу.

Человек, спрыгнувший с красивого рыжего коня, шагнул к нему. Волосы стянуты сзади; вив самом деле чем-то на птицу похож.

— Сейчас есть больные в деревне?

— Двое, — пролепетал староста. — Их в одном доме положили… девчонка вот-вот помрет…

— Проведи.

На неверных ногах староста проследовал к домику на отшибе. Крестьяне все еще не осмеливались подняться — или хотя бы поднять взгляд.

Высокий остановился на пороге, чуть прищурился. Староста побледнел еще сильнее и простился с этим светом, уповая только на милость Неба.

Наместник скрылся в доме, с ним зашли еще двое. Остальная свита осталась на площади. Через четверть часа вышел один, набрал воды и снова скрылся за дверью.

Потом появились все трое.

— Это вода, — господин стоял, положив руку на шею коня. — Кто-то из приезжих был болен, и вода в одном из колодцев мертвая. Выройте новые. Эти — засыпать.

— А моя дочь, Высокий? — прозвенел срывающийся голос. Каково бедной женщине было видеть, что он входит к ее ребенку?

— И наш сын??

— Девочку спасти нельзя. Поздно. Но мальчик выживет. — Наклонил голову: — Делайте, как я говорю.

Вскочил в седло. Трясущимися губами староста спросил:

— За то, что нарушена ваша воля… что будет с деревней, Высокий?

— Вы уже заплатили. И заплатите куда больше, если снова проявите неповиновение.