Фредерик Браун - Галактический скиталец

Третья часть

Уход марсиан

Глава 1

В течение августа 1964 года некий субъект, отзывавшийся на весьма экзотическое имя Хирам Педро Обердорффер и проживавший в Чикаго, изобрел незамысловатую систему, которую он окрестил как субатомный, антиинопланетарный супервибратор.

Мистер Обердорффер так и не сумел в своей жизни получить образование выше начального, но в течение пятидесяти лет был усердным читателем научно-популярных журналов и статей, посвященных науке, в воскресных приложениях к различным газетам. Он был заядлый теоретик и, как сам однажды выразился (а его словам вполне можно было доверять), «разбирался в таких делах почище, чем все эти типы, торчащие в своих лабораториях».

Много лет он служил портье, проживая в двухкомнатной квартире подвального этажа обслуживаемого им дома. В одной из комнат он спал, готовил себе пищу и принимал ее. Но истинная деятельность Обердорффера, составлявшая смысл его существования, проходила во второй клетушке, превращенной в мастерскую.

Помимо табуретки и нескольких электрических приборов, в ней размещалась и другая мебель с обилием ящиков, внутри которых, как, впрочем, и прямо на них были навалены (не забудем и про пол) различные коробки со старыми запчастями от автомобилей, радиоприемников, швейных машинок и пылесосов. Не говоря уж о всяком хламе от стиральных агрегатов, пишущих машинок, велосипедов, сенокосилок, подвесных лодочных моторов, телевизоров, часов, телефонов, всякого рода механических игрушек, электродвигателей, вентиляторов, карабинов и счетчиков Гейгера. Короче, настоящее богатство, собранное в этой крохотной комнатушке.

Его обязанности портье оставляли ему, особенно летом, достаточно свободного времени, чтобы заниматься всякого рода поделками, а также для любимого вида времяпрепровождения, которое состояло в том, чтобы в хорошую погоду отправляться в общественный парк, что был в десяти минутах ходьбы от него, дабы отдохнуть там и предаться размышлениям.

Следует заметить, что это место облюбовали также всякого рода бродяги, пьянчужки и люд с придурью. Но сразу же уточним, что мистер Обердорффер ни к одной из этих категорий не имел ни малейшего отношения. Он зарабатывал на жизнь честным трудом и попивал только пиво, причем в весьма умеренном количестве. Ну и, наконец, неправомерно было бы утверждать, что он — с приветом, поскольку Обердорффер имел возможность легко доказать свое душевное здоровье: у него на руках были официальные документы, подтверждавшие это, полученные им при выходе из заведения для умственно больных, где он находился в течение короткого периода несколько лет тому назад.

Марсиане досаждали мистеру Обердорфферу гораздо меньше, чем большинству людей. Этот милый человек был глух как пень.

Разумеется, марсиане все же порой действовали ему на нервы. Хотя он и был лишен слуха, но зато безмерно обожал поговорить. В сущности, чаще всего он просто думал вслух, поскольку имел привычку, мастеря что-нибудь, вести сам с собой разговоры. В эти моменты марсиане были ему нипочем. Но зато они омрачали его односторонние беседы с другом Питом.

Каждое лето Пит поселялся в парке, предпочтительно на четвертой скамейке слева по аллее, которая по диагонали шла от центра к его юго-восточному углу. Когда начинался сезон дождей, Пит неизменно куда-то исчезал. В этой связи мистер Обердорффер не без оснований подозревал, что тот мигрировал в это время вместе с птицами на юг. Но с наступлением весны он обязательно появлялся вновь, и разговоры между приятелями возобновлялись.

Конечно, они были сугубо односторонними, принимая во внимание, что Пит был немой. Но ему нравилось слушать мистера Обердорффера, которого он принимал за великого мыслителя и крупного ученого (кстати, эту точку зрения тот полностью разделял). Для поддержания диалога Питу вполне было достаточно время от времени делать кое-какие знаки — качать головой в разные стороны, в зависимости от того, был ли он согласен с другом или нет, вздергивать вверх брови, явно требуя пояснений, и тому подобное. Впрочем, чаще всего реакция Пита ограничивалась тем, что он, полный внимания, глядел на собеседника восхищенным взглядом. И почти никогда не прибегал к карандашу с бумагой, которые мистер Обердорффер на всякий случай непременно приносил с собой.

Однако этим летом в ходе бесед Пит все чаще и чаще стал использовать другой знак — подносил руку рожком к уху. Мистер Обердорффер был этим заметно озадачен, так как знал, что говорил ничуть не тише обычного. В конце концов он поинтересовался, в чем дело, и Пит написал ему на бумажке: «Ничаво не слышу. Марсьяне арут и мишат».

В силу этого мистер Обердорффер был вынужден повысить тон, что ему пришлось совсем не по душе. (Но все же меньше, чем тем, кто сидел на лавочках по соседству, поскольку сам он был не в состоянии определить, когда марсиане прекратили свой галдеж.)

И вообще этим летом, даже когда Пит не просил его говорить громче, беседы с ним не доставляли мистеру Обердорфферу прежнего удовольствия. Слишком часто он отмечал на лице Пита, что тот прислушивается к чему-то другому. И если мистер Обердорффер в таких случаях оборачивался, то обязательно обнаруживал одного, а то и нескольких марсиан, которые умышленно отвлекали внимание его слушателя.

Для него это стало настолько ненавистным и невыносимым, что мистер Обердорффер стал прикидывать в уме, как бы их утихомирить или насолить этим пришельцам.

Но решился он на этот шаг только к середине августа. К этому времени Пит вдруг неожиданно исчез. Мистер Обердорффер, сильно расстроившись, стал наводить справки о приятеле у завсегдатаев соседних лавочек, но неизменно получал от ворот поворот, до тех пор пока не наткнулся на одного бородатого старика, который принялся ему что-то объяснять. Мистер Обердорффер живо дал ему понять, что он глухой, и тут же всучил бумажку и карандаш. Возникло некоторое замешательство, когда выяснилось, что бородач был неспособен написать даже свое имя, но, к счастью, ситуацию удалось быстро уладить, поскольку нашелся-таки переводчик в достаточно трезвом состоянии, который смог помочь им в этом плане.

Выяснилось, что Пит угодил в тюрьму.

Мистер Обердорффер тут же поспешил в участок и, после ряда возникших трудностей (из-за того, что Питов, как оказалось, было предостаточно, а фамилии нужного ему он, естественно, не знал, а также потому, что он ничего не понимал из того, что ему втолковывали полицейские), он наконец добрался до кутузки, в которой пребывал его друг.

Пита уже судили, и он схлопотал месяц заключения. На бумаге он, как мог, изложил то, что с ним приключилось.