Владимир Лещенко - Идущие сквозь миры
И вот сейчас истекают последние минуты.
Вино было выпито до капли, а мы все сидели за столом, и никто не мог решиться сделать первый шаг.
Наконец я поднялся. Все дружно встали и замерли на месте.
Мы молчали. Все слова были уже сказаны.
Мидара вдруг порывисто обняла Таисию, крепко прижав к себе. Губы ее неслышно прошептали какое-то слово, и я угадал, что это за слово. «Прости» — что она еще могла сказать? Потом, оттолкнув подругу, отошла на несколько шагов.
Один за другим мы поднялись на палубу.
Дмитрий с Ингольфом развернули парус, и Орминис безжалостно рубанул лезвием ножа по натянувшемуся швартовому канату.
«Таэранги» отошел от причала, бесшумно заскользив по штилевому океану.
Так уже было множество раз в моей жизни.
Только прежде мои друзья были рядом, на палубе корабля, а берег — чужим, где я был лишь мимолетным и незваным гостем.
Теперь же на этом берегу остались мои товарищи — наверное, самые близкие в моей жизни, которых я подсознательно привык воспринимать как единое целое с собой, ближе, чем кровная родня. Таких друзей у меня уже не будет.
Они все — шестеро — стояли на пристани, глядя на нас.
Так это и осталось в моей памяти, как фотоснимок на прощание.
Крайняя слева, наособицу, — Файтах, изо всех сил старавшаяся казаться спокойной и отрешенной. Рядом с ней — Тронк, чья физиономия выглядела весьма глупо.
Мидара, за спиной которой маячил тот, кому суждено, как она сама говорила, стать ее счастьем. Рихард, с независимым видом скрестивший руки на груди, и его сестра. Рядом с Ильдико стоял, как бы невзначай поддерживая ее под руку, Секер Анк.
В душе не было ничего, кроме легкой печали расставания.
Они нашли свой дом, а сколько еще странствовать мне?
Итак, нас осталось четверо. Дмитрий Голицын-Кахуна, князь Российской империи. Ингольф, в далеком прошлом предводитель дружины в полтораста человек. Орминис, бывший пират. Таисия, бывшая крепостная.
И я, отныне их капитан.
Ветер гнал наш кораблик все дальше. Все меньше становились фигурки стоявших на причале. Вот уже только крошечные точки были видны на фоне белого с зеленью берега. Затем и они скрылись в дымке и закатных бликах. А потом берег начал как бы проваливаться, скрываясь за дугой горизонта. В сумерках лишь вершина одинокой горы возвышалась там, где остались наши товарищи. Навсегда…
Вместо эпилога
ОСТАВШИЙСЯ ОДИН
С экрана видиона доносился истошный рев боевых мамонтов, лязг оружия, крики и стоны сражающихся.
На залитой солнечным светом и запруженной людьми площади кипела битва. Впереди толпы, штурмующей дворец царя Атлантиды — ничтожного и жестокого Такабади — Итта II, билась неразлучная троица друзей.
Светловолосый гиперборей Мрак направо и налево рубил сверкающей секирой, выкованной из обломков железного метеорита. Громадный африканец Кафи ловко орудовал неподъемной дубиной, усаженной острыми кремнями.
Копье Ункаса — краснокожего из диких американских лесов — как молния поражало жирных, раскормленных гвардейцев в неудобных золоченых панцирях. Изображение изменилось. Действие теперь происходило в храме злобного бога Адримана.
На алтарной плите, прикованная золотыми цепями, была распластана возлюбленная Мрака — золотоволосая Лаяна. Из одежды на ней было лишь несколько обрывков леопардовой шкуры, разорванной в схватке и прикрывавших ее стати чисто символически. Над ней с выражением жестокого сладострастия на лице, на котором и без того были неизгладимо запечатлены все возможные и невозможные пороки, нависал Верховный жрец Адримана, коварный Тоойорг-Остар.
Хор евнухов неподобающе грубыми голосами исполнял гимн злым силам, а две изысканно обнаженные жрицы уже несли на золотом блюде с тележное колесо величиной священный каменный топор.
Злодей явно был настроен принести очаровательную северянку в жертву своему кровожадному божеству, и его не смущал даже шум битвы снаружи и грохот тарана в бронзовые ворота храма.
На экране вновь замелькали окровавленные мечи и секиры, но я был более чем уверен, что миллионы зрителей сейчас, замерев, ожидают: успеет Мрак спасти Лаяну или она разделит участь своей подруги и возлюбленной Кафи — прекрасной чернокожей Тайлы, отказавшейся удовлетворить похоть царя атлантов и скормленной за это хищным птеродактилям на Проклятом плоскогорье.
В отличие от них, я знал, что на этот раз хорошего конца не будет и гиперборей найдет бездыханное тело невесты.
В дверях появилась моя жена. Постояла на пороге, посмотрела на меня (я старательно делал вид, что не вижу ее) и прошла в гостиную.
Улыбнувшись, Марите присела рядом.
— Опять «Проклятое плоскогорье» смотрел? — спросила она.
— Оно самое, — подтвердил я.
Жена вновь улыбнулась:
— Не понимаю только, зачем было убивать бедняжку Оляну.
— Лаяну, — механически поправил я.
— Ну, пусть Лаяну. Ты вспомни, как тебя зрители ругательными письмами завалили.
— Пусть и дальше заваливают, — буркнул я. — Надоело ее спасать — семь раз уже! И вообще, я бы всю троицу прикончил с таким удовольствием…
— И не стыдно тебе — люди их так полюбили! И кстати…
— И кстати, благодаря им я — экая неблагодарная скотина — живу в этом прелестном домике, а моя жена ездит на «скандии», так?
Марите рассмеялась в ответ на незамысловатую шутку:
— Кстати о «скандии». Я собираюсь приобрести новую модель, а у нас осталось не так много денег, так что придется тебе делать новую серию.
— Ох, дорогая, и почему бы тебе не поездить на чем-нибудь поскромней? Хоть даже на «лани» или «тарпане»?
— Вот еще! — Мария фыркнула. — Ты бы еще сказал — на «стриже» первого выпуска… Ты еще скажи, что мне надо «сапфир» продать!
Я промолчал, не желая лишний раз ссориться с женой. Тем более что «сапфир» — купленная в прошлом году яхта — была моей головной болью.
Собственно говоря, это была не яхта, а перестроенная рыболовецкая шхуна водоизмещением в двести с лишним тонн.
Увидев ее еще на стапеле в рыбацком поселке недалеко от Клайпеды, Мария тут же нестерпимо возжелала ее приобрести.
Все мои возражения и даже последний, отчаянный аргумент, что я неважный моряк (лгать ей мне никогда не доставляло удовольствия), во внимание не принимались.
И вскоре, вместо того чтобы предаваться блаженному безделью в особнячке среди густых сосновых лесов, я должен был править треклятой посудиной.
Марите много раз заявляла, что не понимает, как я могу предпочесть свежему морскому ветру и стремительному бегу под парусами валяние в безделье на травке.
Разумеется, ей было невдомек, что моря, ветра и парусов за последние семь лет я хлебнул более чем достаточно, а вот того самого, нелюбимого ею ленивого покоя не набралось бы и полугода.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});