Адаптер - Борис Петров

— Открой, я поговорю с ними, — подошла Оля и требовательно посмотрела на мужа. В руках ее был длинный кухонный нож, а в глазах горела злая решимость.

— Дай-ка сюда, — он мягко забрал у нее нож и, обняв за плечи, увел в комнату.

— Почему ты не хочешь, чтобы я с ними поговорила? — Оля была спокойная на вид, но чрезмерно спокойный холодный тон выдавал ту слабую границу, преступив которую она вновь войдет в яростную истерику, так хорошо знакомую ему, так давно забытую.

— Я вызову полицию, а потом позвоню Паше.

— А что Паша? У него, между прочим, своя семья и дети. Ты о них подумал?

— Подумал. Я же не предлагаю ему прибежать сюда и растолкать этих умалишенных?

Он набрал службу спасения. Оля, оглушенная дребезжащей под ударами дверью и волной ненависти, сменяемой животным страхом быть растерзанными, смотрела на него, читая по губам, как он спокойным голосом объяснял ситуацию. Потом был долгий разговор с Пашей, который она уже не слышала, забившись в угол кровати.

— Оля, Оля, — он потряс ее за плечо. Она открыла глаза и повернулась к нему, в квартире было тихо, а в дверях стоял мрачный Паша, как всегда поигрывая бензиновой зажигалкой.

— Нам надо собираться.

— Собираться? Как? Куда? Паша, что происходит? — воспоминания об осаде их квартиры заставили ее задрожать и плотнее забиться в угол.

— Они ушли, ушли, — успокаивал ее Сергей, настойчиво тормоша. — Я собрал наши вещи, нам пора.

— Надо торопиться, — Паша посмотрел на часы.

— Скоро должна быть вторая волна.

— Вторая волна? — она села на кровать и широко раскрыла глаза.

— В машине объясню, — Паша кивнул и пошел к выходу.

Через пять минут они уже мчались вперед по проспекту. Сергей сидел впереди, а сзади Олю уговаривала выпить какое-то лекарство жена Паши Настя.

— Нет, спасибо, я не хочу, — твердо ответила ей Оля.

— Ладно, но возьми с собой, потом примешь, — Настя положила ей коробочку в сумку.

— Короче, я это уже говорил Сергею, но повторю тебе — вас заказали. Поэтому вам лучше временно скрыться из города, — низким баритоном сказал Паша.

— Я не знаю, как долго это продлится, но не думаю, что меньше двух месяцев.

— Заказали? — удивилась Оля. — Как это?

— Это грязно и мерзко, не хочу об этом говорить, — сказал Паша.

— Дам совет — не смотрите пока телевизор и вообще не читайте прессу. Я и не думал, что они могли пойти на такое, но, что есть, то есть.

— А как же работа? А квартира? — встревожилась Оля.

— Работа? Да никак. Я завтра поговорю с вашими компаниями, возможно, что лучше уволиться. Найдете другую, когда все утихнет, — Паша открыл окно и закурил.

— Возможно, что вам лучше насовсем уехать из Москвы.

— Насовсем? А куда? Куда нам ехать?

— Вариантов много, но лучше куда-нибудь подальше. Деньги у вас есть, опять же квартиру продадим, дом у вас не старый. Надо начинать новую жизнь.

— А как же Артем? — Оля испытующее посмотрела на затылок мужа, но он ничего не ответил.

— Артема нам никогда не отдадут, тут уже все давно решено. Я это понял после третьего заседания.

— Получается, что они выиграли?

— Да, они выиграли. Но не стоит добавлять свои жизни в копилку их побед. Все-таки Артем жив, и это главное.

— Да, Артем жив. Пускай он и не с вами, но зато он живой и здоровый, — сказала Настя.

— Живой, — повторила Оля и, блеснув глазами, шепотом добавила, — только это больше не Артем.

Внутренний счет времени остановился, давая организму передышку, томившемуся ожиданием неизбежности переломного события. Артем чувствовал это, наблюдая за тем, как вокруг него суетятся ассистенты Александра Ивановича. С него уже сняли бинт, и только опытный взгляд смог бы разглядеть тонкие шрамы от операции, но ему это было не нужно. Он и так знал их и чувствовал, ощущая жгучую грань вмешательства. Поначалу он говорил об этом, но последовавшая за этим ударная доза транквилизаторов, которыми пичкали его ежедневно, утвердила его в мыслях о молчании.

Он старался говорить на отвлеченные темы, присущие подросткам его возраста, интересоваться, точнее делать вид, всеми современными тенденциями, превращая себя в типичного городского жителя, мечтавшего о роскошной машине и карьере в крупной компании. Ему вполне удавалась эта роль, и вскоре ему снизили дозу, возвращая сознание в менее туманную атмосферу.

Солнце уже стало клониться к закату, когда он закончил опрыскивать фунгицидами последнюю линию кустарников. Механически выполняя несложную работу, он вновь и вновь прочитывал в голове письмо от родителей, а потом письмо от Ули. Лизе удалось пронести их на территорию, втайне передав ему эти сокровища, которые ему пришлось уничтожить сразу, после уходы Лизы из центра. Повинуясь непонятному чувству, он уничтожил письма сразу после ее ухода, а деньги положил на самое видное место, поставив на полку рядом с головоломками, которыми его заставляли заниматься.

— Артем! — крикнул ему приставленный санитар, — пора идти.

Это был сильный высокий парень, простой и добрый. Он довольно хорошо обращался с ним, иногда играя в баскетбол или настольный теннис, но все же той близости дружбы, которую он ощущал с Улей или Лизой, не было.

— Иду! — Артем закончил с последним кустом, приветливо помахав ему, а в голове он снова читал для Толи письмо от Ули, а для себя от родителей, сливая их в один огромный символ надежды.

После ужина санитар ночной смены отвел его в библиотеку, где стояли пустые полки шкафов, Александр Иванович заметил, что Артем интересуется книгами, и решил убрать все книги. Посреди комнаты стоял большой телевизор, на котором вопили последние новости. Развалившись на диване, сидели ординаторы, остановившимися глазами смотря новости. У Артема похолодело на сердце — на экране была мама, униженная, оскорбленная, гибнущая под натиском нелепых, злых слов, значения которых он не хотел для себя понимать. Повинуясь первому движению, он дернулся, но остановив себя, вывел вперед Толю, способного более глубоко скрывать свои чувства. Ординатор бросил на него взгляд, изучая реакцию, но в экран смотрел Толя, выпятивший вперед маску былой дебильности, впрочем, свойственной многим зрителям.

Толя умело играл свою роль, хотя за последние недели он многому научился у Артема, все труднее давалось ему старая гримаса, носившая теперь лишь театральную окраску. Глаза Артема горели неистовой яростью, левая рука была сжата в кулак до белых костяшек, но Толя умело скрывал его, для пущей острастки выпячивая вперед губу.