Тимур Литовченко - До комунизма оставалось лет пятнадцать-двадцать

* * *

...Поток, впадавший в озеро шагах в двадцати справа, громко журчал. Однако звук этот не радовал сердце, не веселил душу и не дарил надежду, ибо не был похож на бойкий говорок весеннего ручейка, переплетающийся с частой дробью капели. Словно тысячи, нет, десятки, сотни тысяч людей безмолвно плакали, и их слезы соединяясь в тоненькую струйку змеились по плотно утоптанной земле и вливались в озеро. В Озеро Непролитых Слез. Юра окунул руку в черную воду. Тяжелые как ртуть капли сорвались с мокрых пальцев, по поверхности пошли кольца ряби. Когда она вновь сделалась зеркально-невозмутимой, юноша увидел как бы на небольшой глубине свое отражение. Совершенно детское лицо с пухлыми губами, безвольным подбородком и светло-серыми глазами. Юра взъерошил и без того растрепанные мягкие волосы, грустно усмехнулся и прошептал: - Что она нашла во мне? Ума не приложу. ОТРАЖЕННЫЙ юноша как будто лежал навзничь и устремив взгляд мимо головы оригинала рассматривал далекий черный потолок, покрытый похожими на маленькие кусочки мочалки корни трав. И прислушивался к недавно родившемуся в груди странному ощущению. ...Это больше всего напоминало невесомый мыльный пузырь, плывущий высоко над полом кухни. Тончайшую ярко-радужную сферу, гонимую к потолку горячим воздухом, поднимающимся над раскаленной газовой плитой, где кипят кастрюли и ведра. Юра совсем еще маленький. Мама стирает белье в оцинкованном корыте. Она свернула трубочкой какую-то бумажку, обмакнула ее кончик прямо в мыльную воду и выдула большой пузырь на радость сыну. За дверью кухни ругается тетя Клава, потому что из-за маминого корыта ни пройти, ни проехать, а у нее между прочим суп. Но Юра и мама смотрят друг на друга с видом заговорщиков и продолжают следить за парением пузыря. Мальчик тихо и радостно смеется. Мать улыбается. Вокруг ее губ и на щеках залегли ранние морщинки. Пузырь лопнул. Мыло попало в глаза. Щиплет... ...Что это? Слезы? Ему иногда хотелось плакать, особенно СНАЧАЛА. И он плакал. Но слез не было. НАСТОЯЩИХ слез. Соня рассказала однажды, что так как В ЭТОМ МЕСТЕ плакать попросту невозможно, все НЕПРОЛИТЫЕ СЛЕЗЫ собираются в озеро, лежащее сейчас перед юношей. Юра так и не понял, сама ли девушка придумала такое или кто-нибудь рассказал ей это. Или такова ЧИСТАЯ КАК СЛЕЗА правда... Но даже если ЕГО непролитые слезы и присоединялись несколько раз к многочисленным РУЧЕЙКАМ ТОСКИ И ПЕЧАЛИ, сейчас их не было. Сейчас в груди надулся невесомый РАДУЖНЫЙ ПУЗЫРЬ, который стремился к земляному потолку и увлекал его вслед за собой. - Сегодня Духов день. Юноша сел и оглянулся. Взволнованная Соня стояла у него в ногах. Платье, спадавшее до самого черного пола свободными складками, стало еще более ЗАМЕТНЫМ. Теперь прекрасные линии ее тела просматривались через все еще достаточно тонкую одежду как сквозь молочно-белую пелену тумана, благодаря чему Юра воспринимал уже девушку без прежнего чувства ВНУТРЕННЕГО ОТТОРЖЕНИЯ. - Сегодня Духов день,- повторила Соня. - Ну и что? Юра искренне удивлялся, почему девушка так взволнована каким-то там Духовым днем. ЗДЕСЬ не было ни Нового Года, ни Восьмого Марта, ни Первомая, ни Дня Победы, ни Октябрьских, ни Пятого Декабря - никаких привычных ЗЕМНЫХ праздников. Вообще никаких ДНЕЙ. Ни даже малейшей зацепки для отсчета. Сплошная беспросветная ТЯНУЧКА ИЗ ЧЕРНОГО КАК ПОДГОРЕВШИЙ СИРОП ВРЕМЕНИ. - Это ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫЙ день,- объяснила Соня.- Окончание поминовения умерших. И нам можно НАВЕРХ. Радужный пузырь в груди с треском лопнул. Юноша нелепо подскочил и тут же вновь шлепнулся на утоптанный глиняный пол. Впрочем, СРАЗУ ли? Кажется, на мгновение он все же завис... Теперь в груди росла уже ЦЕЛАЯ ГРОЗДЬ мыльных шаров. Легчайшая пена, которая обволакивала и согревала измученное сердце. - Что ж ты сразу не сказала! - Юра попробовал сделать вид, что рассердился, но будучи не в силах притворяться весело и беззаботно расхохотался, вскочил и бросился к девушке. Точно! Он так и летел над черным полом, невесомый, словно пушинка. - Как здорово! - восхищался юноша. Соня поймала его на лету, порывисто обняла, сказала: - Глупенький, ты и сам мог бы догадаться,- и показала на его свечку. Юра не поверил своим глазам: мертвый огонек ОЖИЛ и мерно подрагивал. Подчинить себе язычок пламени могли лишь души, СИЛЬНЫЕ в смысле ВНУТРЕННЕГО СОВЕРШЕНСТВА. Сонин дедушка мог например заставить трепетать ЦЕЛЫЕ ПОЛЯ огоньков. Пламя Мишиной свечки дрожало, когда он пел что-нибудь собственного сочинения. До этого момента у Юры ничего подобного ни разу не выходило. Однако когда он попытался заставить огонек разгореться посильнее, ничего не получилось: крошечный язычок пламени остался равнодушным к его усилиям и трепетал в каком-то загадочном, явно не зависящем от желаний Юры ритме. - Нет, ты пока еще слаб, так что не старайся,- мягко сказала Соня.- Свеча ожила, потому что тебя вспоминают НАВЕРХУ... Она деликатно замолчала, но юноша понял: Соня конечно имела в виду его маму. И еще он вспомнил одну из присказок бабушки Мани: "Жена найдет себе другого, а мать сыночка - никогда". Кому же и вспоминать как не маме! И "другого себе не нашла, как отец на фронте погиб, и младшенького потеряла..." Юре показалось, что протекающий рядом РУЧЕЕК ПЕЧАЛИ на несколько секунд зажурчал громче и тоскливей. - Ты можешь пойти НАВЕРХ хоть сейчас и бродить там до первых петухов,утешила его девушка. ГРОЗДЬ МЫЛЬНЫХ ПУЗЫРЕЙ в груди сверкнула, точно на нее упал прорезавший подземный мрак солнечный лучик. Соня тихо продолжала: - Ты счастливей меня. Тебя хоть есть кому вспомнить. А меня вот... некому... Действительно, свечка горела в ее ладони как всегда непоколебимо ровно. Однако девушка не поддалась печали, бойко тряхнула черными как ночь кудрями и сказала5 - И кроме твоей свечки разве ты не смотрел в озеро? Не видел, как мы гуляем по земле? Соня утверждала, что в глубине черного водяного зеркала можно видеть прошлое и будущее. Юра не наблюдал там ничего, кроме собственного отражения (Иными словами, САМОГО ЖАЛКОГО НАСТОЯЩЕГО) и считал это такой же сказкой, как историю о НЕПРОЛИТЫХ СЛЕЗАХ. - Ничего такого я не видел,- сказал он и задорно добавил: - И не понимаю, почему ты до сихпор ЗДЕСЬ, раз можно НАВЕРХ! Сказано это было абсолютно бездумно, хотя и безо всякого дурного умысла, конечно. ...Маленький Юра держит в кулачке кузнечика, за которым охотился минут пятнадцать. - Ма-а-а, а я поймал его! Смотри! Насекомое изо всех сил пытается высвободиться. Лапки щекочут кожу ладони и пальцев. Мальчик все крепче и крепче сжимает кулачок, чтобы драгоценная добыча не ускользнула. - Ну-ка покажи, покажи. Мать склоняется над Юрой. У нее такое лицо, точно она готовится увидеть АНГЛИЦКУЮ СТАЛЬНУЮ БЛОХУ, подкованную алмазными подковками на золотых гвоздиках. Мальчик торжествуя разжимает кулачок. Кузнечик мертв. Пытаясь удержать его Юра нечаянно переусердствовал... Юноше на мгновение показалось, что он перенесся на душистый луг, оставшийся в том делеком солнечном дне. Только теперь на ладони вместо неподвижного насекомого лежала РАЗДАВЛЕННАЯ СОНЯ. И его объял точно такой же смешанный с запоздалым раскаянием ужас, как в детстве. - Я не пойду без тебя,- сказала девушка каким-то ЧУЖИМ голосом, странно растягивая слова.- Я так... привязалась к тебе... Ты же знаешь. Он знал. Еще как знал, дурак! И как это его угораздило ляпнуть ТАКОЕ?! - И сейчас не пойду... И В ПРОШЛЫЙ РАЗ не пошла. И тоже, между прочим, из-за тебя. Юра застыл с раскрытым ртом. С оправданиями, замершими на кончике языка. Интересно, что значит... - Что значит "в прошлый раз"? В ПРОШЛОМ ГОДУ, что ли? Соня отвернулась и медленно пошла прочь. КАК ТОГДА, при первой встрече. И он позвал девушку почти как тогда: - Эй, погоди! Куда ты? Соня неудержимо удалялась. - Сколько же времени я здесь? - Больше года. "Больше года!" - словно эхо откликнулось в груди. Больше года смерти, мрака, безрадостного и беспросветного. Кошмар... А она?! ОНА! Могла давно пойти НАВЕРХ, бросить его одного в гигантской черной могиле, имя которой - Бабий Яр. И не сделала этого. Осталась с ним, по самую макушку погрязшим в отчаяние. - Сноя, а... в прошлый раз... мне что, нельзя было ТУДА? - спросил Юра как можно более непринужденно, чтобы хоть как-нибудь уклониться от неприятного оборота, который принял разговор. Девушка остановилась, обернулась и неловко и жалко улыбаясь проговорила: - Понимаешь... Мой дедушка... Я советовалась с ним, и он сказал, что тебе... ЛУЧШЕ НЕ НАДО. Можно, но не нужно, как говаривал один его друг. Да ты о нем слышал, это дядя Сема, который жил на Малой Васильковской рядом с синагогой. Так вот, дедушка боялся, что ты затоскуешь по земле и... покинешь нас. А так делать нельзя. Вот я и решила не говорить тебе... ТОГДА. "Покинешь НАС." Как же! Во взгляде Сони читалось нечто иное: "Бросишь МЕНЯ." А губы ее лгут, все время лгут, лгут, лгут... И сейчас она лжет, и тогда врала. Не о нем заботится - о себе. И боится проболтаться. Только ведь правда все равно наружу выйдет, как ее ни прячь. Вот почему она ни на миг не покидала его: стерегла, чтоб не сбежал! Так пес стережет любимую косточку... Словно гигантская рука, никому кроме него невидимая, размахнулась и отвесила Юре хороший подзатыльник. Юноша зашатался и упал. "Ты, кость мозговая! А ТЕПЕРЬ тебя зачем НАВЕРХ тянут? Ты ведь тосковал НА ЦЕЛЫЙ ГОД больше, чем в прошлый раз, НА ЦЕЛЫЙ ГОД СИЛЬНЕЕ хочешь назад..."