Григорий Панченко - Спасти князя

* * *

Сквозь броню и одежду в живот, под нижние ребра вошла стрела. Боль, боль, уже не души, а тела - неизвестно, какая страшнее. Князь не успел упасть - кто-то подхватил его сзади, сам спешился и мягко опустил скорченное болью тело на примятый ковыль. Взвыли кочевники, кидаясь вперед, но с такой яростью ударили по ним верхоконные, так грозно тронулась с места пешая дружина, выставив копья на укол (случилось это ближе к строю, чем к печенегам) - что те смутились, придержали атаку. Тот, кто уберег князя от падения, склонился над ним, осматривая набрюшную пластину панциря - женский лик в кайме волос - щупалец. Потянул было стрелу, торчавшую из глазницы этого лика, но она не подалась. Второй раз и пробовать не стал: удастся ее извлеч, нет ли - все равно... Ухом прильнул к губам лежащего, ловя последний шепот. Не расслышав, сорвал с головы шлем (с его головы, не со своей, сам он еще из боя не вышел) - ...Сын мой, друг мой...- только и смог разобрать. - К шатрам его отнесите - крикнул подоспевшим отрокам. Лошадь князя стояла на месте, не убегая. Хороший конь, смирный и резвый, у магометан отбит. - Жди меня, родич! И вскочил в золоченое седло.

* * *

- ...К шатрам отнесите... А я все не могу понять, кто это - на нем тоже шлем с маской, иной чем у меня: шлем норманнский а маска персиянской выделки. Не помню таких у ближних воев - они и доспехи-то из гордости не всякий раз надевают... Вот уж совсем лишняя мысль. Уложили на плащ, за четыре угла его - и понесли. "Бросьте, я убит" - хочу крикнуть им. Но тут меня опять скрутило: жутко, немыслимо, я представить себе не мог, что бывает такая боль. Как будто кошка, ворочаясь в моем животе, четырехлапо рвет когтями внутренности.

* * *

Князя опустили на ложе, задернули полог. Он доживал последние минуты. А все объяснялось очень просто: ослабленная пластина. Даже не сама пластина, а определенные точки на ней. Плюс наконечник повышенной твердости, плюс лук более мощный. Теперь дикая кошка, терзавшая плоть изнутри, словно задремала, напоминая о себе лишь при шевелении. Не на долго, само собой - скоро она возобновит свою работу. Если раньше с победно-яростным кличем не ворвется степняк в бараньей шапке и торопливым взмахом не отделит голову от туловища. Заодно и выяснилось, отчего хакан Куря отклонился от своего обычного маршрута - ему бы сейчас свой род к месту зимовки вести, а не на побережье, к бухте Малый Вранголимен. Да и не знал он про эту заводь, не мог знать. Значит, узнал. Значит, нашлось кому рассказать, намекнуть, даже заплатить... Хоть он и без платы готов: рассорились русы с печенегами, так рассорились, что дальше некуда - а ведь еще недавно вместе шли воевать болгар. И этот "кто-то", намекнувший - не византиец (сталось бы, да не нужно). Совсем не византиец он... Ну да, все логично: нет резона щадить отца и брата младшего, если старшего брата не пощадит. Старший же брат Ярополк, первый сын князя, вскоре будет убит по приказу сына третьего. Того сына, которого степняки зовут Удельмиром, варяги - Вальдемейром, а составители былин дадут ему прозвище "Красно Солнышко". Владимир, сын князя и рабыни, равный апостолу. Да, называли его сказители Красным солнышком, но нигде и никогда, ни в одной былине, не смогли себя превозмочь и предать личности его и поступкам блеск солнцеподобный, оправдывающий прозвание. Кроваво-красным выдался им этот блеск даже сквозь глыбу веков... То-то Свенельд, воевода старый, что при Ингваре еще был воеводой, иную дорогу выбрал! "Не ходи, княже, сим путем, с печенегами нынче мира нет..." - "Ничего, вуйко мой, мира нет, да и печенегов там не будет" - так ответил ему князь, потому что должен был так ответить, должен был избрать именно тот путь, погибельный. Должен... Кому, зачем, перед кем долг? Догадывался Свенельд или знал точно? Если последнее - почему намек себе позволил? Или, наоборот, почему не высказался яснее? Глупый вопрос, понятно - почему. Он еще Равноапостольному,кажется негласно послужить успеет, выслужит у него великую награду - изгнание, а не гибель... Впрочем, пока что третий сын не равноапостольный, не христианин даже. Он вообще проблемы свои постарается сперва решить, перестроив язычество, и одним из начальных деяний его станет принесение в жертву Перуну, дотоле в Киеве не почитаемому, юного варяга, что крещен был по греческому обычаю. Хлынет на жертвенник кровь из разъятого горла христианского мальчишки - с этого и сделает первый шаг реформа религии, венцом которой станет принятие Закона Греческого, истинно верного, Православного... Примет великий князь эту веру, как умный и хитрый языческий вождь принимает покровительство могущественной силы. Даже такого запала у него не будет, что у того же вождя франков Хлодвига тремя веками раньше: "О, Распятый Боже, даруй мне победу в этой неравной битве, и я поверю в Тебя!" - не будет такой битвы... "А сам-то ты - лучше, что-ли? А тот мир, выстроенный потомками Хлодвига и Владимира, откуда пришел ты - лучше? Другу своему стрелу в печень - вот и решение проблемы, не надо рисковать, не надо затрачивать усилия на Изъятие. Проще их на научный эксперимент пустить, чем на спасение реликта очередного, которого нужно будет кормить, учить-переучивать, ужасаться его до мозга костей въевшимся нравам... А кассета - что ж, кассету и с мертвого тела можно снять. Даже легче, чем с живого ... Нет, не видать вам кассеты, братья-современники, ни к чему вам новые знания! И пусть утеря этих знаний совсем немного задержит ваш разбег ввысь или в пропасть. Ну что ж, хоть насколько-то... Сил хватило, только чтобы донести руку до груди и уронить на узорчатый металл. Потом кисть, будто сама, пятиногим жуком вползла, ощупала грифонью голову. И - указательным пальцем (считывается индивидуальный рисунок биополя) - нажать и повернуть. Есть. Вспыхнул глаз грифона, словно раскаленный уголек или звезда падучая. Вспыхнул и погас. "Вот так и моя жизнь сейчас оборвется - ни у тех, ни у других, в одиночестве..." В одиночестве? БОЖЕ МОЙ, ДА ВЕДЬ ТОЛЬКО ТАКИМ ОБРАЗОМ Я СМОГ ОКАЗАТЬСЯ СОВСЕМ ОДИН! И тут боль, задремавшая было, снова зубчатыми крючьями впилась в его тело, обрывая мысли, туманя сознание... Поэтому князь не увидел как, возникнув прямо из воздуха, спрыгнули на пол люди. И не было ему дано понять в тот миг, верна ли его догадка.

* * *

Без шума все-таки не обошлось: задетый в спешке бронзовый светильник упал и со звоном покатился. Но это уже ничему не мешало и влияния ни на что не оказало никакого. ...Когда двое гридей, карауливших у входа снаружи, на звон ворвались в шатер, они увидели неподвижно распростертое тело - медленные осенние мухи без опаски ползали по широко открытым глазам. И поняли они, что князь их умер только что. Были они неправы, так как Великий князь Святослав прекратил свое земное существование уже давно, свыше двадцати лет назад. То же, что распростерлость перед ними в шатре, не могло умереть, ибо оно и не жило никогда вовсе. Это был биоманекен, который на уровне познаний X века не подлежал отличению от человеческого трупа. И тут за их спинами, нарастая, прокатился слитный рев множества глоток, волной перекрывший конский храп, смертный стон, посвист стрел и лязг стали. И гриди обернулись, выставив копья навстречу собственной гибели. На тринадцатом часу боя орда смяла фалангу.