Вячеслав Рыбаков - Первый день спасения

- Позор умрет! Умрет! И среди пустынь останемся я и вы, чтобы начать все сызнова без прикрас! Радуйтесь!

- Радуемся!

- Запоминайте!!

- Запоминаем!

- Кто первый скажет: люблю, тот - враг господень! Кто первый скажет: возьми, тот - враг господень! Кто первый скажет: живи, тот - враг господень! Ибо человек сделан так: любя, алчет любви; давая, алчет, чтобы дали ему; оживляя, алчет властвовать оживленным. Я узнал это и сказал вам. Радуйтесь!

- Радуемся!

- Кто первый скажет: ненавижу, тот - враг господень! Кто первый скажет: дай, тот - враг господень! Кто первый скажет: умри, тот - враг господень! Ибо человек сделан так: ненавидит, когда хотел любить, но не преуспел; берет, когда хотел дать, но не было, что дать; убивает, когда хотел оживить, но не имел достаточно жизни. Я узнал это и сказал вам. Запоминайте!!

- Запоминаем!

- Ничему не верьте! Ничего нет, все суть одно - друг другу соблазн, боль и потрава. Только - радуйтесь!

- Радуемся! Радуемся! Радуемся!

Мальчик беззвучно выступил из темноты. Лампы били мимо, но он словно светился собственным ледяным свечением. Девочка вскочила. Рванулась было навстречу - но он не замечал ее.

- Изыди!! - каркнул учитель, упершись руками в край кафедры и перегнувшись вперед.

- Я много думал об этом, - спокойно проговорил мальчик. - Не волнуйся, я уйду скоро. Но мне не с кем поговорить. А тебя, я смотрю, тоже волнуют эти вопросы. Хотя твои ответы какие-то жалкие... Беспомощные. Ты считаешь, беда в том, что детей готовят к жизни более интересной и ласковой, чем она есть? Оттого люди так беспощадно не понимают никого... и не ценят. Оттого даже самая преданная любовь кажется блеклым, ленивым, корыстным притворством по сравнению с тем, чего ждал. Знаешь, я не помню детства. Но знаю, чувствую, что оно было обманом... или все, что теперь, обман. Одно исключает другое...

Девочка, подавшись к нему, ловила каждое слово - и не понимала. Смутно ощущала она жуткие массивы, пласты, каменно клокочущие за каждой фразой - но лишь когда он произнес "беспомощные", ее сердце в ответ зазвенело долгожданной болью и дыхание перехватило от сопричастности, почти растворения в том, кто вдруг сумел назвать ее главное чувство, высказать которое ей самой было негде и нечем. Беспомощные, повторила она про себя, давясь слезами от пронзительной жалости. Беспомощные. Мы такие беспомощные!

- Но в развалинах много книг, я читал. Были периоды, когда воспитывали так, как ты. И дети вырастали неспособные создавать, годные лишь выполнять приказы, я читал. Как правило, приказы убийц. Потому что больше всех приказывают именно убийцы, а уклонение - всегда... чревато повиновением. Почему так? Мне кажется, те, в ком детство укоренилось прочно, всю жизнь стараются сделать все вокруг таким же чудесным, каким оно им казалось. Из этого - и подвиги, и ошибки. А остальные - им не о чем мечтать, понимаешь? Они хотят самых простых вещей и отделываются от жизни исполнением традиций и инструкций. Как ты думаешь?

Учитель сжал кулаки. Грохнула дверь. Два нервозных, повелительных ответа ударили почти одновременно:

- Изыди!!

- Не двигаться!!

Трое стражников в масках уже держали мальчика в перекрестии автоматных стволов.

- Нам нужен только Мутант! - крикнул один, но кто-то непроизвольно шевельнулся, и над головами, грохоча, пролетел невидимый горячий ветер, с оттяжкой хлестнув бетонную стену.

Девочка не поняла, как оказалась на полу.

- Не валяйте дурака! Нам нужен только Мутант! - проревел всевластный голос где-то высоко-высоко, затем раздались шаги. И опять грохнула дверь. Девочка, сжавшись, лежала и видела лишь ботинки соседа у себя перед носом.

- Радуйтесь!! - что было сил закричал учитель. Класс неуверенно подхватил - один голосок, потом, два, пять... Дети выпрямлялись за столами, вразнобой поднимали спрятанные головы, а девочка, вздрагивая, лежала и беззвучно плакала.

- ...Вот что, - сказал командующий подразделениями спецназначения. Не будь идиотом. Время болтать прошло, время молчать тоже прошло. Сейчас пришло время спасаться. И тебе - в первую очередь. Это ты понимаешь?

Мальчик, закутанный в прозрачную пленку, повернулся к нему. Едва слышно пофыркивал клапан инжектора, подававшего дыхательную смесь.

- Понимание... - глухо донесся из кокона его голос. - Я ничего не могу понять. Мне снятся сны: совсем другой мир. Живой. Добрый, сильный. А люди какие! Как вы можете жить здесь? Зачем жить здесь?!

- Всем нам в детстве такое снится, - проворчал министр внутренних дел.

- Хватит! - рявкнул премьер и хлопнул ладонью по столу. - Все! Отвечай четко. Как справляешься с радиацией?

- Не знаю.

- С пятнистой смертью?

- Не знаю. Мне кажется почему-то, что это - естественно, что так должно быть у всех...

- Не болтай! С проходными?

- Не знаю, - устало сказал мальчик. - Просто угадываю. Просто. Любой жетон, любой код...

- Экстрасенсорное считывание... - благоговейно прошептал министр.

- Хорош-шо, - с угрозой проговорил премьер. - Ты можешь помочь нам?

Мальчик не ответил.

- Ты можешь помочь нам. Сейчас тебя отведут в лабораторию. Будут исследовать. Долго. Много дней.

Мальчик не ответил.

- Это не всегда будет тебе приятно. Понимаешь?

Мальчик не ответил.

- Понимаешь?! - проревел премьер.

Мальчик не ответил.

- Мы можем обойтись и без твоего согласия! Это ты понимаешь?

- Это я понимаю.

- Но я спрашиваю тебя: ты согласен?

- Мне все равно, - безжизненно сказал мальчик и поднялся.

И внезапно замер.

Премьер удовлетворенно откинулся на спинку кресла.

- А завтра... - неуверенно начал командующий, но премьер, возбужденно хохотнув, прервал его:

- Все! Никаких завтра! Завтра, послезавтра - анализы, исследования, просвечивания. Верно, парень?

Мальчик вдруг сделал шаг вперед - шланги потянулись за ним - и коротко, отрывисто просмеялся, завороженно глядя куда-то мимо сидящих мужчин.

Невольно все трое уставились туда же.

Там никого не было.

Там стоял странный прибор, который министр внутренних дел утром подарил премьеру.

- Что такое? - спросил премьер, чувствуя озноб суеверного ужаса. Что ты... увидел?

Мальчик стоял неподвижно, но грудь его часто, вздрагивающе поднималась, веки трепетали. Он даже запрокинул голову на миг.

Память открылась, как глаза. Четырнадцать лет исполинской пенной волной хлынули в прозревший мозг.

Ну конечно, это не его жизнь! Это вообще не жизнь! Агония бешеных зверей - и он никакого, никакого, действительно никакого отношения не имеет к ней - и к ним! Там его мир, там все живое, все человеческое и настоящее - по ту сторону секунды, когда зенитная ракета вломилась в снижавшуюся над столицей яхту; по ту сторону часа, когда брат, побелев, крикнул: "Они с ума сошли! Они же все спалят!!" - и, не раздумывая, пошел с орбиты вниз; по ту сторону вечера - летнее сверкание звездных россыпей над степью, мягкие, будто чуть клейкие колокольца цикад, сладкие запахи сада - когда он упросил старшего брата, едва получившего яхт-права, взять его с собой на первую прогулку и они долго спорили, наугад тыча пальцами в звездный атлас и даже разыгрывая "на морского", кто прав... Назад! Назад!!