Стивен Кинг - Весны извечные надежды (Рита Хейворт в Шоушенкской тюрьме)
Кроме того, при коменданте Дунее расцвели махинации в сфере автосервиса. Некоторое время эти делишки тщательно скрывались, но затем приобрели невиданный размах в пятидесятых. Конечно, все, кто наживался на этом деле, платили дань верхушке администрации. И я уверен, что это верно и для компаний, оборудование которых закупалось и устанавливалось в прачечной и на фабрике.
В конце шестидесятых началось повальное увлечение «колесами», и все те же административные лица были вовлечены в оборот наркотиков, и делали на этом хорошие деньги. Конечно, речь идет не о той груде нелегальных миллионов, что в больших тюрьмах, типа Аттики или Санкветин. Но и не мелочевка. И заработанные таким путем деньги сами по себе становились проблемой. Лучше не стоило класть их в бумажник, а затем, когда вам захочется приобрести новый мерседес или построить бассейн во дворе коттеджа, вытаскивать мятые купюры, что были получены столь грязным образом. Однажды вам придется в соответствующем месте объяснять, каков источник вашего дохода, и если ваше объяснение не найдут достаточно убедительным, придется пополнить число тех, кого вы прежде контролировали, и прогуливаться по тюремному двору с номером на спине.
Вот для чего был нужен Энди. Они вытащили его из прачечной и посадили в библиотеку, но если взглянуть на дело с другой стороны, работа осталась той же самой. Просто теперь ему приходилось отмывать грязные деньги, а не грязные рубашки.
Однажды он сказал мне, что прекрасно понимает происходящее, но нисколько не волнуется насчет своей деятельности. Те махинации, в которые он был вовлечен, все равно продолжались бы — с его участием или без него, какая разница… Никто не спрашивал его согласия попасть в Шоушенк, он всего лишь невинный человек в этой чертовой тюрьме, человек, которому крупно не повезло, а вовсе не миссионер и не апостол.
— Кроме того, Ред, — продолжал Энди со своей характерной полуусмешкой. То, что я делаю здесь, не слишком отличается от того, чем я занимался на свободе. Люди, которые прибегают к моей помощи в Шоушенке, в большинстве своем — тупые, жестокие чудовища. Люди, которые правят миром, лежащим за этими стенами, тоже жестоки, и тоже чудовища, разве что они не настолько тупы: планка компетентности стоит чуть повыше. Не слишком, но слегка.
— Но «колеса», — возразил я, — заставляют меня беспокоиться. Я не хочу совать нос не в свои дела, но мне это все не приятно. Все эти транквилизаторы, корректоры, прочие хреновины — всем этим заниматься мне очень не хочется.
— Но ведь и я не большой сторонник колес. Ты же знаешь. Впрочем, я не слишком увлекаюсь и спиртным… И ведь учти, не я проношу их в тюрьму, не я их продаю. Скорее всего, этим занимаются охранники.
— Но…
— Знаю, что ты хочешь сказать. Есть люди, Ред, которые отказываются участвовать во всем этом. Они не хотят марать руки. Это называют святостью, и белый голубь садится на плечо твое и гадит тебе на рубашку. Есть другая крайность: славные малые, которые готовы валяться в грязи и вымазываться в дерьме ради всего, что принесет им доллар — оружие, наркотики, да все, что угодно. Тебе ведь предлагали такого рода контракты?
Я кивнул. Такое случалось неоднократно на протяжении многих лет. Люди видят, что вы тот человек, который может достать все и, заключают они, если вы приносите им батарейки для радио или сигарету с травкой, то так же легко можете предоставить им парня, который может по их заказу сунуть кому-нибудь перо под ребра.
— Да, от тебя этого ожидают, Ред Но ты ведь этого не сделаешь. Потому что ты знаешь, что есть третий путь, его и выбирают такие люди, как мы. Да и все разумные люди в этом обществе. Ты балансируешь по самому краю, выбираешь меньшее из двух зол и следишь за тем, чтобы волки были сыты и овцы целы. И можно сделать вывод, насколько хорошо у тебя это получается, изучив, насколько хорошо ты спишь и не видишь ли кошмаров. Можно действовать среди всей этой грязи, имея перед собой добрые намерения.
— Благие намерения? — засмеялся я. — Слыхали мы о таком. Говорят, ими дорога в ад вымощена.
— Не верь в это. — Отвечал Энди, чуть помрачнев. Мы уже в аду. Он прямо здесь, в Шенке. Они торгуют наркотиками, и я говорю им, как отмыть деньги, на этом нажитые. Но я также держу библиотеку, и знаю добрые две дюжины ребят, которые после подготовки, с помощью моей литературы, смогут продолжить образование. Возможно, когда они выйдут отсюда, то не пропадут в этом жестоком мире. Когда в 1957 году я просил вторую комнату для библиотеки, я получил ее. Потому что администрации выгодно видеть меня счастливым. Я беру не дорого. И доволен.
Население тюрьмы медленно увеличивалось на протяжении пятидесятых, затем в шестидесятых возросло довольно резко. В это время каждый школьник в Америке только и мечтал о том, чтобы попробовать наркотики, нисколько не пугаясь смехотворных наказаний за их употребление. Да, тюрьма была переполнена, но даже в это время у Энди не было сокамерников. Правда, ненадолго к нему подселили огромного молчаливого индейца по имени Норманден, которого звали, как всех индейцев в Шенке, Вождь. Большинство долгосрочников считало Энди чокнутым, а он только улыбался. Он жил один и наслаждался покоем… Как было замечено, администрации было выгодно видеть его счастливым.
В тюрьме время тянется медленно, иногда кажется, что оно и вовсе останавливается. Но, на самом деле, оно течет, течет… Джордж Дуней покидал сцену под шум газетчиков, выкрикивающих: «скандал!», «коррупция!», «чрезвычайное происшествие!». Стэмос пришел на пост, на протяжении последующих шести лет Шенк напоминал ад. Кровати в лазарете и одиночки в карцере никогда не пустовали.
Однажды в 1957 году я взглянул в маленькое зеркальце от бритвенного набора, которое я хранил у себя в камере, и увидел сорокалетнего мужчину. В 1938 сюда пришел ребенок, мальчишка с огромной копной рыжих волос. Сходящий с ума от угрызений совести, помышляющий о самоубийстве. Мальчишка повзрослел. Рыжая шевелюра поседела и стала редеть понемногу. Вокруг глаз появились морщинки. Сегодня я видел пожилого человека, ожидающего, когда его выпустят на свободу. Если выпустят. Это ужаснуло меня: никто не хочет стареть в неволе.
Стэмос ушел в 1959. Еще до этого времени вокруг так и роились вынюхивающие сенсацию журналисты, один из них даже ухитрился провести четыре месяца в Шенке в качестве заключенного. Итак, они уже открыли рты, чтобы кричать: «скандал!», «попавшийся взяточник!», но прежде, чем над его головой окончательно сгустились тучи, Стэмос свалил. Я его прекрасно понимаю. Если бы он был действительно пойман и уличен во всех своих грязных делишках, он здесь бы и остался. А кому этого хочется? Байрон Хедлей ушел двумя годами раньше. У этого ублюдка был сердечный приступ, и он взял отставку, к превеликой радости всего Шенка.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});