Александр Матюхин - Облаченные в тени

— И вот тогда мы поняли, что этот проклятый старикашка все о нас знает. Понимаете меня, Феофан Анастасьевич? Мы-то думали, что сумеем обвести его вокруг пальца, но не учли совсем, что призраки, они куда угодно проскользнуть могут. От них не скроешься нигде, кроме церквей. Но откуда нам было знать это? Мы лихорадочно разрабатывали план, забыв об осторожности, нисколько не скрывали своих намерений. Понимаете же, мы не поняли до конца, насколько силен Антоний Тупин и подчиненное ему общество призраков…

В тот вечер мы собрались в тесной комнатке Павла Антоновича Бродкина, все пятнадцать человек, и живо обсуждали дальнейшие наши действия на ближайшую неделю. День, когда мы схватим Антония, был уже назначен, осталось подкупить некоторых лиц, достать оружие и определиться со временем… Мы не успели, понимаете?.. Дискуссия затянулась на несколько часов, до глубокой ночи. Слуги меняли ионизаторы света два раза, прежде чем мы не засобирались уходить. Александр Анатольевич Пухеев, мой близкий друг, уже, к сожалению, мертвый, встал первым и, накидывая пальто, направился было к двери, но замер неожиданно и громко воскликнул: "Смотрите! Там, у камина!" Все мы повернулись к камину, и я совершенно четко разглядел стоящую там темную фигуру, завернутую с ног до головы в плащ. Это был карлик. Я разглядел только два маленьких глаза, вперившихся в нас из-за поднятого воротника, и остроконечную шляпу зеленого цвета, какую носят торговцы развлечениями на ярмарках. В его сторону кинулись сам Бродкин и Вениамин Гончаров, сидящий на самом углу стола. Они кинулись на него, мы все видели, как они бросились в сторону карлика и настигли его! Еще бы, ведь стоял он абсолютно неподвижно… Но, понимаете, мы не успели и здесь! Это был призрак! Едва Бродкин коснулся его плаща, как карлик неожиданно прыгнул в камин и растворился! Просто исчез! Плащ всколыхнулся, взлетел под самый потолок и упал на стол, затушив ионизаторы. Даже в темноте, в одном только свете от свечей, я видел, какими стали лица моих друзей. Мы поняли, что Антоний Тупин знал о нас совершенно все. Тогда оставалось только гадать, что же он сделает с нами…

На следующее утро я поехал к своей жене в Москву, дабы проститься с ней. Я сказал ей, что поеду в длительное путешествие по Европе, вместе с государем, соизволившим выбрать меня в спутники. Понимаете, я уже знал, что умру, и совершенно смирился с этой мыслью. Куда скроешься от призраков?.. А когда приехал, то узнал, что из всех нас, кто участвовал в сговоре, только я и еще один человек остались в живых… Понимаете, я не верю, что Антоний Тупин пощадил их. Они уже давно мертвы. Вы ищите только их тела, уверяю вас!..

Бочкин замолчал, и сразу вокруг наступила такая звенящая тишина, что Феофан Анастасьевич даже вздрогнул и огляделся по сторонам. В зале для чтения по-прежнему было пустынно и тихо.

— Что же вы такого наговорили, — пробормотал Феофан Анастасьевич, пораженно, — чушь, ей богу, чушь какая-то. Вы сумасшедший.

— Не верите мне, — сказал Бочкин, — а зря. У меня есть доказательства. Только они надежно спрятаны…

— Зачем вы рассказали мне все это? — Феофан Анастасьевич поднял перо, повертел его в пальцах, и вновь обронил на стол. Он был в замешательстве.

— Я думаю, что вам нужно срочно завершить дело, начатое Собранием. Вам надо уничтожить Антония Тупина, пока он не стал императором. А ведь к этому все и идет. А тогда, поверьте мне, и от вас не останется даже воспоминаний…

— Говорите, у вас есть доказательства?

Тарас Петрович Бочкин согласно закивал. Теперь глаза его бегали по залу, словно выискивая кого-то. Был ли в них огонек безумия, Феофан Анастасьевич не знал. Он посмотрел на часы и понял, что с минуты на минуту должен подъехать Акакий Трестович. Вот и хорошо…

Феофан Анастасьевич поднялся из-за стола, засунул тетрадь подмышку и небрежным движением сдвинул стопки газет на угол:

— Пойдемте, Тарас Петрович. Вы предъявите мне свои доказательства. Тогда, быть может, мы поговорим с вами по-другому…

6

— Машенька, была ли ты хоть раз в Мариинском парке? Красивый, правда? Особенно летом. Мне так нравиться ходить по его дорожкам, сидеть на скамейке, слушать музыку. Слышала ли ты, Машенька, какую чудесную музыку играет оркестр? Музыканты собираются там каждый вечер. Скрипач, такой длинный и с бакенбардами до самого подбородка, а тромбонист похож на медведя, и, наверное, такой же косолапый. И как это Николай догадался, что Мариинский — это мой любимый парк? Или, может, знал?..

Лежа на кровати, Елизавета держала в руках платок синего цвета и рассуждала. Глаза ее блуждали по потолку, но не видели ничего.

— И чего это я все о Николае? — спросила она у воздуха, перейдя на шепот. Машенька, которая хозяйку и так не очень-то слушала, тихонько попросила разрешения выйти и выскользнула прочь из комнаты.

— Кто такой этот Николай, что так запомнился мне в театре? Признаю, симпатичный молодой человек. Образованный, видно, увлекательно говорит… а наглый-то какой! С первого взгляда и — раз — влюбился! Наверняка морочит мне голову… А, возможно, что и не морочит. Как он может? Он так искренне говорил. Боже! Я верю ему, Машенька, как никому еще не верила…

Часы на зеркальной полке тихо заиграли известную мелодию, возвещая о том, что настало шесть часов вечера. Словно проснувшись от этого звука, Елизавета села на кровати и часто-часто заморгала.

— Время! Машенька, время!

Тут она вспомнила, что Машеньки поблизости нет. Вскочив с кровати, Елизавета пробежала к своему уголку и опустилась перед зеркалом на мягкий стул. Схватила расческу и принялась расчесывать непослушные волосы.

— Господи, да расчесывайтесь же, наконец! До чего непослушные! Машенька! Иди сюда немедленно! Время, Машенька, время!

Влетела Маша, вся растрепанная и запыхавшаяся. От нее вкусно запахло свежими пирожками. Наверняка вновь сидела на кухне и чесала языки с кухаркой.

— Расчесывай скорее. Через час мне надо быть уже в парке! А еще столько всего надевать!

Маша вытерла руки в жиру о передник, взяла расческу и профессиональными движениями стала укладывать Елизавете волосы. Вскоре на голове девушки образовалась вполне приличная прическа. Тогда перешли к одеванию.

На затягивание корсета, укладку пышных складок платья ушло почти полчаса, зато, когда все было закончено, Елизавета выглядела просто замечательно. Никто и никогда не дал бы ей девятнадцать. Сейчас она выглядела только на шестнадцать, и ни годом больше.

Однако, следуя типичной женской самокритике, Елизавета морщила нос и говорила:

— Нет, как же я некрасива! Все на мне висит, как на вешалке! А груди где мои, а?