Владислав Романов - Дождь

Эта неожиданная речь Шилова смутила Любовь Сергеевну. Румянец тронул ее смуглую кожу, и Лев Игнатьич, как мальчик, влюбленно, завороженно взглянул на женщину. Восхищение уже открыто сияло на лице.

- Я счастлив, что увидел вас, вы такая... Я не понимаю, почему из-за вас не стреляются на дуэлях! - выпалил одним духом Шилов. - Стойте так и не двигайтесь, а я убью его! Одну минутку!..

Любовь Сергеевна не успела и вскрикнуть: "Ах, куда вы?!" - как Шилов без тапочек, в одних носках вышел из квартиры 18 и позвонил в квартиру 19.

Дело в том, что по некоторым нцзр Шилов догадывался, кто автор анонимного письма. В квартире 19 проживал некий Гриша Анисимов, работающий мясником в гастрономе номер три. Гриша жил с женой и ребенком, стоял на расширение, но квартирная проблема в Копьевске, лишенном большой промышленности, решалась очень туго, поэтому Гриша решился на анонимку.

Шилов ворвался к Грише как разъяренный вепрь. Он схватил Анисимова за майку и заорал, что выведет клеветника на чистую воду.

- Ты знаешь, что есть статья?!. - закричал Шилов.

- А ты докажи сначала, - дожевывая мясо, спокойно сказал Анисимов.

- Я докажу! Я так докажу, что жители все, как один, выйдут на улицу и выгонят тебя из города!

- Чево?.. - не понял Анисимов.

- Гриша, что ты сделал?!. - вскричала в испуге жена Лида.

- Тебя забросают камнями и будут показывать пальцами, как на урода. На колени перед ней, извиняйся немедленно! - вскричал Шилов, указывая на вбежавшую Любовь Сергеевну.

- Ты ее обидел?!. - в страхе прошептала Лида.

- Ты чево это?.. - Анисимов забегал глазенками. - А ну брысь!

- На колени! - взревел Шилов. - Не заставляй меня превратиться в ураган, который испепелит твой дом, подумай о дочери!

Пятилетняя дочь Анисимова, напуганная криками, заплакала.

- Извиняюсь... - выдавил Анисимов.

- Что случилось? - не поняла Любовь Сергеевна.

- Вот! - указывая пальцем на Анисимова, вскричал Шилов. - Подлость наказуема!.. Пойдемте, Любовь Сергеевна! - И он вывел ее из квартиры 19.

Когда Лев Игнатьич вкратце рассказал Любовь Сергеевне суть дела, опуская грубые подробности, она по достоинству оценила этот поступок, тем более что, встречаясь иногда вечерами со своим соседом, выходившим в майке покурить на лестничную клетку, она стала его бояться. Его откровенные разглядывания (а последний раз он попросту попытался ее обнять), его намеки на одинокую кровать приводили Любовь Сергеевну в содрогание. Она не знала, как ей поступить, к кому обратиться за помощью, и вдруг спаситель явился сам собой, да еще какой спаситель!

Выслушав сбивчивый рассказ Шилова, Любовь Сергеевна вдруг выговорила:

- Можно, я вас поцелую?..

- Меня?!. - Лев Игнатьич опешил, но не успел и опомниться, как ее губы нежно коснулись его щеки. Шилов превратился в соляной столб.

Пока он так стоит, заметим, что Лев Игнатьич уже три года жил один. Единственная дочь, закончив институт в Москве, вышла замуж и уехала с мужем в Эфиопию на три года.

- Можно, и я вас поцелую? - вдруг придя в себя, несмело попросил Шилов.

Любовь Сергеевна ничего не ответила, она только смутилась, и Лев Игнатьич, посчитав сие за согласие, поцеловал ее. Так они еще долго и легкомысленно целовались, пока солнце не зашло за дома и тень не легла на окна.

- "Джонни, ты меня не знаешь!.." - вдруг пропел Шилов.

- "Ты мне встреч не назначаешь..." - отозвалась Любовь Сергеевна. Потом они пили чай, а проголодавшись, готовили ужин, и напрасно беспрерывно звонил телефон в квартире Шилова. Он самолично уволил себя с поста председателя КВР, о чем в тот же вечер и доложил Римме Эммануиловне.

"Первый звон - чертям разгон", - любил средь бухгалтерской тишины изрекать Неверующий. И все знали, что Петр Иванович обнаружил у кого-то ошибку в подсчетах, что означало минус пять процентов квартальной премии. Оттого все затихали и боязливо поглядывали на него, а он не торопился объявить виновного, тянул, похмыкивал, накаляя без того жаркую атмосферу. Так случилось и в этот раз. Прошло двадцать минут, все попритихли - а сидели в одной комнате, даже отдельного кабинета не имел Петр Иваныч, - как вдруг Боборыкина не выдержала:

- Может, хватит, Петр Иваныч, издеваться над коллективом?!.

- Что?!. - У Неверующего даже очки слетели с переносицы. - Вы что, Боборыкина, чертей всю - ночь гоняли?!. Вы как разговариваете с главным бухгалтером?!.

- Вы для нас в первую очередь мужчина, а не главный бухгалтер и ведите себя как мужчина, а не как баба! - она так брякнула это слово "баба", с таким чувством, что вздох замирания пробежал по столам. В воздухе запахло электричеством. До обеда оставалось десять минут, и Пуговицына, старший кассир и старейший член бухгалтерии, неожиданно поднялась и, взяв кошелек, вышла. За Пуговицыной моментально выскочили остальные, оставив Боборыкину наедине с Неверующим.

"Прекрасно!" - заулыбалась Боборыкина, расценив этот уход как негласную поддержку подруг. Наедине можно не бояться, все высказать, свидетелей нет.

- Ну-ка, подойдите сюда! - Неверующий поманил ее пальчиком.

- Нет, это вы подойдите! - усмехнулась Боборыкина и, поманив Петра Иваныча пальчиком, указала на стул перед собой.

Неверующий даже оглянулся, точно это не его звали, а кого- то другого. Но в комнате, кроме них, никого не было. Он, конечно, мог возмутиться, закричать, но вместо этого Петр Иваныч поднялся, переместил резинки на рукавах, подошел к указанному стулу и сел. И Боборыкина сразу же растерялась.

Да, глянув на Петра Иваныча вблизи, она растерялась, но совсем по другому поводу. Та красавица, на которую заглядывался вчера в кафе Дождь, была дочерью Неверующего! Как она сразу-то не сообразила! Те же чистые голубые глаза, то же красивое лицо, вылепленное природой с таким тщанием, что даже изгиб ноздрей сделан на особый манер. И этот чистый высокий лоб... "Ему бы очень пошли усы, - вдруг подумала она. - Да он просто красавец!.. И если бабы не кидаются, то только потому, что невысокий. А разве имеет значение рост?.."

- Ну что ж, Надежда Васильевна, - прервав ее молчание, заговорил Неверующий. - Я вас слушаю! Я, как мужчина, вы это верно заметили, даю вам право первой высказать свои претензии ко мне. Я вас внимательно слушаю!.. И Петр Иваныч скрестил руки на груди.

Боборыкина помолчала, потом вдруг улыбнулась.

- Он вчера проводил меня до дома, а потом взял и улетел к вашей дочери, проговорила она. - Он любит ее, Петр Иваныч, да еще как любит! А вы любили когда-нибудь?

Петр Иваныч, приготовившись выслушивать град попреков; опешил. До него не сразу все это дошло. Он долго соображал, глядя на Боборыкину. И увидел вдруг, что перед ним сидит красивая женщина и как-то странно, непривычно смотрит на него.