Александр Лаптев - Звездная пыль

А дела шли своим чередом. Через неделю Ирина (я уже не запинался, когда произносил ее имя) сообщила мне, что вопрос о ее назначении окончательно решен. - А до этого что, он был решен неокончательно?- спросил я, улыбнувшись. - Ну ты же знаешь, через сколько инстанций проходят списки экипажа, особенно если подбираются новые люди. А ты не хочешь сходить в Управление? Место командира всё ещё свободно. - Да, я схожу,- ответил я.- Завтра... Каждый вечер я думал о том, что "завтра" пойду в Управление для решающего разговора. Но наступало завтра, и я никуда не шел. Ирина смотрела на меня с беспокойством и роняла иногда реплики, призванные добавить мне решимости. Отношения наши к этому времени были предельно ясны, хотя и не было никакого специального объяснения; но в некоторых случаях объяснения становятся излишними и даже портят дело, потому что в некоторых случаях все ясно и без слов. Ирина прекрасно видела мое к ней отношение, а я, в свою очередь, чувствовал, что небезразличен ей. К тому же она, кажется, умела отгадывать мои мысли и желания, и мне было с ней очень легко и просто. Мы уже свободно говорили друг другу "ты" и общались так, словно знали друг друга много лет. Все у нас было хорошо, слишком хорошо, так что временами становилось страшно. За что такое счастье? Откуда? Как так получилось? И чем все это кончится?.. То есть я знал, что мы должны быть всегда вместе, но вот первое же испытание - полет на "Фараоне", и... будем ли мы вместе на нем? Или первое же препятствие разобьет наши планы? (Я не мог представить, что Ирина будет летать, а я в это время буду сидеть на Земле или, пускай, тоже летать, но не вместе с ней.) И выяснилось вдруг, что для счастья мне мало теперь получить допуск к полетам, мало вернуться к звездам, необходимо, чтобы была рядом маленькая хрупкая девушка, чудесным образом преобразившая мою жизнь.

Наконец, где-то на десятый день я решился. Приготовления Ирины к полету стали слишком демонстративными, и я решил расставить все точки. На этот раз я не стал заходить в комнату психологической разгрузки, а отправился лифтом сразу на семнадцатый этаж, туда, где завязываются сложнейшие и разнообразнейшие связи и определяется судьба десятков и сотен человек. Однако у руководителя полетов шло совещание, и, промаявшись в приемной с полчаса, наговорившись с секретаршей Олечкой, которая строила глазки всем пилотам без разбору, я снова вошел в лифт и съехал вниз. Я подумал, что мне нет необходимости видеться с Ильичом, а сразу можно поехать в институт к профессору, ведь он сам приглашал меня, да и направление на повторное тестирование у него уже имеется. И я отправился к профессору Калистратову. А дальше... дальше все было как в сказке. Меня усадили в знакомое уже кресло и облепили, словно космический зонд, датчиками и опутали паутиной проводов. Все это тянулось к громадному пульту, в котором анализировалась поступающая из мозга информация и выносился оправдательный или обвинительный приговор. Возле меня суетились ассистенты в своих пугающих белых халатах, а я нисколько их не боялся и был незыблем, как скала, как будто все это относилось не ко мне. Потом ассистенты бросились врассыпную, словно от бомбы, которую они подготовили к взрыву, потом загудел басами огромный пульт, я закрыл глаза и едва не уснул под его ровное гудение, чувствуя необыкновенный покой и умиротворение. Потом меня толкнули в бок, и я понял, что проверка закончилась. Ассистенты с азартом распутывали провода, и через пять минут я поднялся из кресла и пошел в другую комнату, чтобы выслушать приговор. Обычно для анализа мозгограммы требовалось четверть часа. Мощный вычислитель обрабатывал огромные массивы данных и строил кривые, значение которых мог понять один лишь профессор Калистратов. С бумажными лентами в руках он выходил к испытуемому и возвещал свое решение, сперва устно и в общих чертах, а через несколько дней выдавал овеществленное свидетельство, означающее для пациента пропуск в космос и в счастливую жизнь или же, наоборот, запрет на всякие полеты, который тяжелым якорем приковывал испытуемого к Земле. Сам я проходил данную процедуру не в первый раз и мог теперь по первым признакам догадаться о результатах. На этот раз профессор появился раньше обычного, и я сразу понял по его лицу, что он несет для меня радостную весть. Голова его была высоко поднята, и он смотрел так, словно готовился сейчас принести присягу на верность родине. Приблизившись ко мне, он поднял руки, в которых держал распечатки, глаза его сияли и лицо выражало торжество. - Это просто удивительно! - Что именно?- поинтересовался я, поднимаясь в полный рост. - У вас прекрасные показатели, прекрасные! Поздравляю!- Он схватил мою руку и с ожесточением ее потряс. Мне стало как-то не по себе, и я пролепетал что-то вроде: - Да что, я всегда... пожалуйста. - Вот, взгляните.- Профессор сунул мне под нос бумажную ленту. Я взглянул... Но ничего, конечно же, не понял. Какие-то графики, многоэтажные таблицы, столбцы, столбики, снова графики... - Так что, я прошел тест?- задал я единственный вопрос, на который хотел получить определенный ответ. - Конечно прошли! Боже мой, да с такой устойчивостью вас можно посылать хоть на Солнце.- И он снова попытался сунуть мне в лицо свои бумажки. - И мне теперь можно управлять космическим кораблем? Я больше не считаюсь отстраненным от полетов? - Не считаетесь! Погодите, я сейчас же подпишу ваше свидетельство, и можете лететь куда угодно.- Он убрал наконец свои распечатки и убрался сам из комнаты, и я с облегчением вздохнул. А еще через пять минут я держал в руках драгоценный документ и думал про себя, что вот как странно - я все-таки добился своего и почти что не радуюсь, а вот профессор неизвестно отчего испытывает самый доподлинный восторг. Удивительно выходит. - Очень рад за вас, очень, очень рад,- без остановки тараторил он. - Спасибо,- отзывался я всякий раз.- Спасибо вам, я тоже очень рад... Не без труда удалось мне вырваться от помешавшегося на радостях профессора, и я поехал обратно в Управление, желая поскорее доставить свидетельство, чтобы закрутились бюрократические механизмы и я попал, что называется, на стол к начальнику. Но в Управлении я никого не застал и оставил свидетельство в общем отделе, поручив референту отправить его с утра по назначению. И уже после этого поехал домой, полный приятных размышлений о том, как нам с Ириной получше отпраздновать такое замечательное и радостное для нас обоих событие.

Это было во вторник, а в субботу я уже принимал "Фараон". Обычная процедура назначения командира была на этот раз сокращена специально для меня до последней крайности, уместившись в три дня, не считая, конечно, всех моих предыдущих мытарств и проволочек. До старта оставалась ровно неделя, а мне предстояла еще чертова уйма хлопот: лично проверить функционирование всех систем корабля (автоматику, электронику, механику, пневматику, вычислительные сети, системы жизнеобеспечения; также системы аварийные, оповещения, измерительные, диагностики, внешнее оборудование), много чего еще, о чем и не подозревает пассажир корабля. Но прежде я хотел ознакомиться со своим новым экипажем, во-первых, потому, что это также входило в перечень проверок, а во-вторых, в силу простого любопытства должен же я знать, с кем мне придется провести три месяца в самом тесном и непосредственном контакте. С утра пораньше я засел за компьютер в режимном кабинете и стал просматривать личные дела тридцати шести своих новых подчиненных. В этих делах не было автобиографий и анкет, заполненных собственной рукой, а находилась электронная таблица, включающая основные события жизни, сведения о полученном образовании и номера специальностей, а также данные всевозможных проверочных тестов и, в самом конце, подробнейший психологический портрет. Последнее меня мало интересовало - я больше полагался на интуицию и личное впечатление, по опыту зная достаточную условность любых характеристик и портретов,- но я обязан был читать все, и я читал все, потому что привык хорошо исполнять свои командирские обязанности. Экипаж подобрался не лучше и не хуже, чем на других кораблях,- все имели приличный послужной список, все закончили когда-то летную академию или престижный институт, так или иначе связанный с космосом, результаты проверок у всех были превосходные, и судя по всему, с таким экипажем можно было лететь хоть к галактическому ядру. Но вот я дошел до буквы "С" и стал не без волнения листать личное дело Сухановой Ирины Витальевны, микробиолога, специалиста по СЖО (системам жизнеобеспечения). Я бы и не стал читать, чувствуя некую неловкость в душе, но, повторяю, регламент подготовки подлежал неукоснительному выполнению, и пришлось мне познакомиться и с делом Ирины. Быстро пробежав глазами биографические сведения, которые я уже знал от нее самой, я перешел к результатам многочисленных тестов и вдруг увидел сообщение о проведенной психокоррекции и дату - 18 сентября 2138 года. Я сразу же вспомнил, что наша первая встреча в лесу произошла 19 сентября, и настроение мое отчего-то испортилось. "Как же это?- спросил я себя.- Выходит, что она прошла коррекцию за день до знакомства со мной?" Собственно, ничего необычного в этом не было, но я порядком взволновался. Если бы речь шла о другом человеке, я бы и глазом не моргнул (в экипаже, кстати, было несколько человек, подвергшихся коррекции; имен их я даже не запомнил), но тут был особый случай. И главное, что меня раздосадовало, что она мне ничего не сказала об этом. Я полагал, что знал о ней все, ведь она сама рассказывала мне о своем детстве и юности, как и где она училась и о чем мечтала, о проблемах своих, и вдруг - психокоррекция. И когда! За день до встречи! Меня особенно поразило то обстоятельство, что произошло это точно накануне нашего знакомства. Чем больше я об этом думал, тем неприятнее мне становилось. Будто бы я любовался на чистую водную гладь, рассматривал отражения прекрасных облаков и слушал тишину, как вдруг налетел ветер, и чистое зеркало замутилось, пошло морщинами, и не стало видно ни неба, ни облаков. Кое-как досмотрев несколько оставшихся дел, я выключил компьютер, сдал дискету в архив и спустился в столовую. Знакомые и малоизвестные мне люди поминутно хватали мои руки и поздравляли с назначением, а я в ответ дежурно улыбался, внутренне мрачнея и пугаясь этой своей мрачности. Наскоро пообедав, я направился к руководителю полетной подготовки. Приняв причитающуюся мне долю поздравлений и ответив на них как положено, я заявил напрямик, что мне необходимы дополнительные сведения "по некоторым членам экипажа". - Какие еще сведения?- удивился руководитель. - Да так,- ответил я небрежно.- Несколько человек подверглись психокоррекции, и я хотел бы знать причины. - Какие еще причины?- еще больше удивился руководитель.- Тебе что, заняться нечем, что ты собрался копаться в этой ерунде? - Ну мне надо,- пытался спорить я, хотя уже понял бесполезность расспросов. Руководитель подошел ко мне, лицо его сделалось суровым. - Вот что, Пагин. Не забивай себе голову этими пустяками. Всякие психологические фокусы не должны тебя волновать. У нас есть для этого целый институт. Пусть они ломают там головы, а ты занимайся своим делом. Ясно? - Ясно,- ответил я и вышел из кабинета. Было еще только три часа, и я вполне успевал добраться до Института реабилитации, отношения с которым у меня переплелись таким причудливым образом. Я твердо решил поговорить еще раз с профессором, рассудив, что он играет не последнюю роль в моей судьбе и должен дать необходимые объяснения (уж коли так радеет о моем благополучии).