Норман Льюис - День лисицы. От руки брата его

— Здесь вы имеете дело с рыбаками, — сказал Виланова, — и я вам скажу, чего можно от них ждать. Люди они богобоязненные, но вы, пожалуй, были правы, назвав их неверующими — если вы имеете в виду их нежелание целовать ноги идолам. Когда после окончания гражданской войны церковники стали настаивать, чтобы рыбаки снова посещали богослужения, церковь окончательно утратила среди них влияние. Им не за что любить правительство, политические партии и… полицию.

«Только послушать этого старого дурака, — подумал Росас. — Сам себе яму роет».

— Весьма любопытно, — мягко заметил полковник. — Могу ли я заключить, что и вы придерживаетесь сходного мнения?

— Можете, — согласился дон Федерико.

Полковник посмотрел на него почти с нежностью.

Какой все же великолепный экземпляр этот махровый анархист, ну прямо доживший до наших дней мамонт! Хорошо бы устроить резервацию для подобных музейных редкостей и держать их там в целости и сохранности. Роковая ошибка, что он взял с собою этого болвана лейтенанта. У этого дурака еще хватит наглости направить рапорт через мою голову. Ну да теперь уж ничего не поделаешь, разве что попытаться смягчить удар.

Полковник встал и протянул Виланове руку.

— Было чрезвычайно интересно познакомиться с вами. Поверьте, я завидую вам — такой прелестный вид открывается из вашего окна.

— По крайней мере запах гнили долетает ко мне через него только из помойки соседей, — сказал Виланова. — А это еще не так плохо.

Продолжая улыбаться, полковник вполголоса процитировал строчку из «Оды одиночеству» Луиса де Леона. Затем кивнул замершему, как на параде, Кальесу. Росас проводил их до дверей и извинился, что не сможет сопровождать их обратно в деревню.

— Мне кажется, старик хочет посоветоваться со мной относительно своего здоровья.

— Разумеется, разумеется, — сказал полковник, и Росас с удивлением почувствовал, что от его любезных слов повеяло холодком.

Когда Росас вернулся в комнату, дон Федерико, не взглянув на него, встал и подошел к горке, где хранились остатки коллекции севрского фарфора. Выбрав прелестное блюдце, он поставил его на маленький столик. Снял пиджак, повесил его на спинку стула, налил из кувшина полтаза воды, вынул вставную челюсть и осторожно положил ее на блюдце. Росас, усевшись на один из резных тронов, с усмешкой наблюдал за ним.

Дон Федерико, ожесточенно растиравший подбородок, резко повернулся к доктору.

— Намеков вы, как видно, не понимаете!

— Неужели вы хотите избавиться от меня?

— А разве вам не ясно?

— Не понимаю почему — ведь нам давно не представлялось возможности поболтать.

Виланова вставил челюсть на место.

— У вас совершенно нет чувства приличия. Раз уж вы вломились ко мне в дом с этими двумя чудовищами, имели бы по крайней мере совесть убраться вместе с ними.

— Не будьте идиотом, — сказал Росас. — Я действовал вам на благо. Если б я не пришел последить за вами, вы бы показали себя в сто раз большим ослом. Видит бог, вы и так уже крепко влипли…

— Вас удивляет, что я желаю открыто выражать свое мнение в собственном доме?

— При существующем положении — весьма удивляет.

— Потому что вы — закоренелый лицемер.

— Я бы сказал, скорее лицедей. Вы еще пожалеете, что не следовали моему примеру. Ну да ладно, поговорим о другом. Вот снадобье, которое я обещал вам достать.

Дон Федерико нехотя взял пакетик и повертел в руках.

— Что это?

— Лекарство от кашля.

Виланова надорвал целлофановый пакетик и извлек из него пузырек. Отвинтил пробку и вытряхнул на ладонь темную таблетку.

— Могу я узнать, что входит в это снадобье?

— Витамины и кое-что еще, — пояснил Росас. — Я хочу испробовать новое средство, хотя уверен, что вы предпочли бы старозаветную бутыль с мерзкой на вкус жидкостью.

Дон Федерико осторожно водворил на прежнее место темную таблетку, патом, изящно прихватив двумя пальцами пакетик, протянул его Росасу.

— Извините, но это меня нимало не интересует. Я не верю ни в какую магию.

— Да послушайте же… — начал Росас.

— Я знаю одного коновала, который разъезжает по ярмаркам и торгует таким же зельем. Лечит все: от задержки месячных до облысения. Хм, витамины. Интересно, что они еще придумают, чтобы надувать людей?

— По-моему, вы были бы не прочь, если б я сделал вам кровопускание, — сказал Росас.

Ему стало весело. Наконец-то он постиг, как надо обращаться с Вилановой.

— Конечно, будь я уверен, что вы имеете хоть малейшее представление о том, как пускают кровь. Отец ваш был в этом деле большой мастер. Никто не умел так хорошо делать надрезы.

— Так это вы о моем деде. А отец всегда рекомендовал клизмы и лимонад.

— Во всяком случае, оба они были врачами получше вас. Мне говорили, что вы заселяете новое кладбище быстрее, чем они — старое, и что вас называют доктором-обольстителем…

Улыбка застыла на лице Росаса.

— А я слыхал, что вы изменяете своей экономке с девкой из театра.

Виланова с беспокойством посмотрел по сторонам и снова ринулся в бой, радуясь, что ему удалось пробить брешь в обороне противника:

— Послушайте, Росас, ну а если обойтись без обычного хпарлатанства, вы на самом деле верите, что витаминными таблетками можно излечить мой кашель?

— Нет, — отвечал Росас.

— Я так и знал. Почему же вы хотите, чтобы я в них поверил?

— Нет на свете лекарства, которое могло бы излечить ваш кашель.

— Что ж, я предпочитаю знать это, чем позволять морочить себе голову, как какому-то кретину.

— Ничто не может излечить ваш кашель, — сказал Росас, продолжая сухо улыбаться, — потому что у вас нет никакого кашля. С точки зрения медицины его нет. Это просто психологическая уловка, чтобы обратить на себя внимание. Это не болезненный кашель. Вы им не страдаете..

— Значит, я хочу обращать на себя внимание, даже когда нахожусь в одиночестве?

Удачный выпад вернул Виланове хорошее настроение. Голос его зазвучал более снисходительно.

— Даже когда вы находитесь в одиночестве. Психологическая уловка, но никак не настоящий кашель. Вы состарились, друг мой, а иные из нас, постарев, готовы на любые проделки, лишь бы как-то привлечь к себе внимание.

Виланова открыл рот, но так ничего и не сказал. Он почему-то не мог придумать достойного ответа, и в то же время весь его внутренний мир предстал перед ним, словно высвеченный безжалостным, слепящим светом. На какой-то миг взглянув на себя со стороны, он увидел жалкого незнакомца и смиренно, без возражений признал себя в этой нелепой фигуре. От огорчения он едва не лишился чувств. Блеск и великолепие его юности, безумства и бравада, сверкающая вереница глупых, но милых сердцу воспоминаний: дикарка-цыганка в парижском туалете, которую он с вызывающим видом провел однажды под руку через салон герцогини де ла Калатрава; гондола на Мансанаресе; случай на арене для боя быков в Уэльве, который стоил ему тысячу песет штрафа и три недели, проведенные в госпитале, — хвастовство, бьющие на эффект выходки, воспоминания о которых давно померкли, оставив лишь один отголосок — сухой старческий кашель.