Рэй Олдридж - Садовник Любви

— Все хорошо. Я ковыряю старые раны, чтобы увидеть под ними алую кровь. Я должна; моё искусство требует… но тебе это вовсе не должно нравиться, — немного принужденно рассмеялась художница.

Эрриэнжел прижала голову к Ондайн, чей аромат вдруг показался ей невероятно сладостным. Она ощутила форму груди художницы под тонкой тканью блузы; шёлк и тепло её кожи на своей щеке.

В ней возникло желание поцеловать эту кожу; оно росло, пока она не смогла ему больше противостоять.

— Нет, — сказала Ондайн, мягко отталкивая её. — У меня нет интереса к подобным вещам. Если я успокоила тебя, это ничего не значит. Не больше, чем обычная вежливость.

— О? — Лицо Эрриэнжел вспыхнуло; она не могла припомнить, когда в последний раз её отвергали.

— Между нами ничего не может быть, Эрриэнжел. Я очень стара, и потеряла счёт любовникам, с которыми занималась любовью всеми возможными способами… тысячи раз, десятки тысяч. После такой практики, всё это становится трением, деятельностью заслуживающей внимания не более чем, скажем, вычесывание блох друг у друга. — Она грустно улыбнулась. — Боюсь, столетия стирают чувствительность к грубости.

— Понятно, — сказала Эрриэнжел, отодвигаясь.

— Нет, не обижайся. На самом деле, я очень привязалась к тебе… так неожиданно. Ты милая и умная; в тебе больше подлинного интереса к моему искусству, чем у кого-либо за долгие годы. В любом случае, будь во мне склонность заняться с кем-то сексом, у меня есть множество причин выбрать тебя. Если это как-то поможет.

— Я не обиделась. — Это было не совсем так, но Эрриэнжел всё ещё хотела Ондайн. — Когда портрет будет закончен, можно я останусь на какое-то время с тобой?

Художница слегка нахмурилась, и после долгой паузы сказала: — Почему нет? — словно её ответ не имел значения в настоящий момент.

— Чего я не могу понять, — сказал Тэфилис с картинным удивлением, — так это, что Ондайн нашла в этой глуповатой пустышке. Вот уж любовь слепа.

— У неё чистая душа, — пробормотал Мэмфис.

— Что за мистическая чушь.

— Возможно. С другой стороны, кто будет отрицать, что существуют души грязные?

Мэмфис глянул на брата и увидел, как раздражение перекосило его лицо.

— Правда? Ну, я уже могу сказать тебе, что это не сработает. У Ондайн могут пересохнуть губы от чувств к Эрриэнжел, но не наоборот.

Мэмфис пожал плечами.

— Любовь куда большее, чем влажные губы. Но я и не жду, что ты поймёшь это. Тебе всегда не хватало воображения, за исключением выдумывания пыток.

— Возможно, — сказал Тэфилис с сомнением. — Но помни: у наших клиентов воображения не больше, чем у меня.

Эрриэнжел продолжила погружаться в своё увлечение художницей. Первоначальный интерес вызрел в сильную привязанность, а затем она уверилась, что любит Ондайн — за яркую индивидуальность, своеобразный шарм, доброту, за захватывающие истории из её обширного опыта жизни на Дилвермуне. И за красоту, конечно, хотя её внешность и не производила больше такого ошеломляющего впечатления, как в первые дни.

Как-то, после позднего ужина, Эрриэнжел лениво поинтересовалась:

— Ты всегда была такой красивой?

— Ну, нет, — легко ответила Ондайн. — Ха, когда-то я была маленькой, коренастой замухрышкой с сальными волосами, с лицом, как у лягушки, которую мучают колики. Нет, только через годы мне удалось накопить достаточно средства, чтобы лечь под ножи различных пластических хирургов, знаменитых и не очень. Я тяжко потрудилась, чтобы раскрыть свой внутренний ландшафт. И почему нет? Я творец, почему бы не переделать себя, если это доставит мне удовольствие?

— Наверно. Никогда не задумывалась о чём-то таком. Может быть, потому что я дурочка.

— Вовсе нет, и зачем тебе портить себя? Это чудо, что такая великолепная внешность досталась тебе без усилий. — Ондайн мягко коснулась её руки. — Я наслаждаюсь твоей красотой. Она убеждает меня, что иногда вселенная действует благожелательно.

— Мне нравится эта мысль. — Тут же Эрриэнжел задумалась. — Я вот что не понимаю. Если телесные удовольствия для тебя не важны, то какая разница, как ты выглядишь?

— Признаю, что моей философии не хватает последовательности. Но ты бы полюбила меня, если бы я всё ещё выглядела как жаба? — улыбнулась Ондайн.

Эрриэнжел засмеялась, в надежде, что последний вопрос был полностью риторическим. Двусмысленные слова Ондайн подстегнули её мечты о том, что однажды они вместе лягут в постель. Пока же, художницу, казалось, совершенно не волновали отлучки Эрриэнжел на ночь к прежним любовникам.

Наконец, портрет был закончен. Эрриэнжел ожидала, что немедленно увидит его, но, со странно отчужденным выражением на лице, Ондайн заявила:

— Нет. Если ты вступишь во владение портретом, я должна буду попросить тебя покинуть мой дом.

— Но почему?

— Таково моё правило. Не хорошо, когда между любящими друг друга слишком много искренности.

— Но мы не любящие.

— Разве? — Ондайн, казалось, опечалилась.

— Думаешь, я обижусь?

— Возможно. — Выражение Ондайн говорило другое, но Эрриэнжел не могла придумать иной причины такого требования.

— Хорошо, мне не важен этот портрет, — сказала она, почти в уверенности, что так оно и есть.

— Ну, и когда ты вмешаешься?

— Не сейчас. Тебе больше заняться нечем?

— Ничего интересного.

Тэфилис остался в студии, наблюдая поверх плеча брата, как крепнет привязанность между Ондайн и Эрриэнжел.

Это была трудная задача, драматически передать еле уловимый прогресс отношений, но Мэмфис справлялся, выбрав для показа нарезки мгновений нежности: взаимные улыбки, ласковые прикосновения, маленькие уступки, фрагменты уютных бесед, совместный приём пищи, разделённые мысли.

Каждый коротенький сегмент записывался в виде серии почти неподвижных изображений, создавая впечатление потускневших со временем, но всё ещё прекрасных воспоминаний, и всегда завершался долгим кадром молодеющих глаз Ондайн.

Прошёл год, за ним другой.

Эрриэнжел всё ещё желала Ондайн, но смирилась с её воздержанием. «Досадно, но — ладно», или примерно так говорила она себе. Два года, проведенные ею в доме художницы, оказались наиболее последовательно счастливыми на её памяти.

Со временем она попросила Ондайн обучить её основам мастерства сопутствующего портрета, но получила изящный отказ:

— Независимо от твоего таланта, ты всегда будешь в невыгодном конкурентном положении — а конкуренция будет, уверяю тебя.