Елена Клещенко - Эликсир от бессмертия

— Специально ушел? — шепотом спросил Лешка, когда ящик закрылся.

— Вряд ли. Он часто засыпает и просыпается. Масса тела маленькая, из-за этого... — Ну ладно. Будем?

— Будем.

Коньяк был и вправду хорошим.

— О чем же вы с ним тут беседовали, пока меня не было?

— О сущности разума. О чем еще?

— Однако… На трезвую голову, и такие разговоры?

— А вы напрасно иронизируете, господин профессор, — Лешка картинно взял тонкий стакан в ладони, чтобы согреть. – Не вам одним вести на трезвую голову такие разговоры.

Тут уж ничего не поделаешь. Гуманитарий в семье ученых, а точней, в семье известного ученого всегда будет чувствовать себя паршивой овцой. Никто никогда Лешку не проклинал и не отлучал от семьи, никто не осуждал его выбор, напротив, позволялось ему много больше, чем сестре, примерной студентке — Вика, чуть что, восклицала: «Ему можно, а мне нельзя?» Лешку любили, успехами его гордились. И даже когда он забросил нормальное учение, забрал документы из вуза, никто ему слова не сказал. И все-таки он, чудак, до сих пор доказывал семье, какой он замечательный и каких достиг высот вне родной биологии.

— Ладно. Давай теперь на нетрезвую голову. Ты говори, а я послушаю. Как он тебе показался?

В самом деле интересно, подумал Викторов. Человек без естественнонаучного образования, ничего не знает ни про число нейронов коры, ни про биохимию мозга, ни про все остальные увлекательные вещи, которые мешают мне воспринимать Лада как человека. Для Лешки физиологических запретов на разумность не существует. Сидели, значит, беседовали на философские темы...

Лешка вдумчиво понюхал коньяк, повертел стаканом, придирчиво посмотрел на свет, как по стенке стекают густые струйки, отхлебнул, обмакнул лимон в молотый кофе.

— Я не знаю, как там у вас, ученых, положено давать определение разуму. Если я что-то напутаю, потом мне объяснишь, хорошо? По-моему, дело обстоит так. Разум — это способность держать в голове вещи, которых нет у тебя перед носом. Думать о том, что может быть и что будет, воображать вещи, явления, связи между ними и смотреть в уме, как развиваются события. Полезное такое свойство. Некто волосатый поднял с земли палку и увидел в голове кино, как неплохо бы врезать этой палкой между глаз саблезубому тигру. Или, скажем, соседу по пещере, чтобы меньше приставал к чужим самкам. Так все и началось.

— Ты сам это придумал? — одобрительно спросил Владимир Данилович. До чего все-таки занятно беседовать с гуманитариями. Им кажется, что они сформулировали законы эволюции интеллекта впервые, только что, за коньячком, они знать не знают, что об этом написаны толстые монографии, где есть все, что они сказали, и много чего сверх того... Но, странное дело, возникает какое-то ощущение новизны даже у старого естественника.

— Ну что ты, где мне. Вычитал.

— У Конрада Лоренца?

— У Голдинга. Уильяма.

— Хорошо, извини. Продолжай.

— Ну вот. Параллельно с этим возникла такая вещь, как немедикаментозное воздействие на психику. Ритмы шаманского бубна, пляски и пение перед боем, сюда же рисунки. Создание настроения, в общем. Радостного, боевого, эротического — это поначалу, нюансы пришли потом... Ну, словом, я к чему это говорю — в некий момент пошла специализация. Построение моделей в уме стало самостоятельной способностью, и применять ее стали по-разному. Направо пошли вы, праученые, — философы и мастера, сторонники логики, экспериментальной поверки теорий и воспроизводимости полученных данных. Если А, то В. Если снег не растаял прежде, чем взошли приметные звезды, жди холодного лета. Если недодержать горшок в огне, он получится хрупким. А налево пошли мы, пра-богема, — Лешка снова отхлебнул из стакана. — Люди, которые решили про себя, что соответствие моделей реальности — дело второстепенное. А главное — чтоб модели создавали какое следует настроение. Мы низвели работу мозга до уровня шаманского бубна, пляски вокруг костра, в этом наша вина и наша заслуга...

— Однако. Ты читал Эйбл-Эйбесфельдта?!

— Кого? Нет, то, что я сейчас сказал, это Гессе вообще-то. И не он один.

Отец и сын рассмеялись.

— Да, ну так вот. Мы стали сочинять страшные сказки про духов и зверей... Ладно, религию пока оставим. Мы стали сочинять любовные стихи. Ты знаешь, что еще в раннем средневековье за любовную песню могли наказать как за применение особого рода магии?.. И прочее в таком роде. Главное, конечно: построение моделей само по себе доставляет удовольствие. Человеку свойственно получать наслаждение от фантазий, это понятно. Я сейчас говорил, что фантазии когда-то были исключительно полезным свойством, а полезное вознаграждается удовольствием, я ничего не перепутал?.. В нынешнем искусстве практическая польза исчезла, а удовольствие осталось. Мне приятно выстраивать вымышленные события, и читателю приятно повторять это вслед за мной. К моему счастью, разумеется. Было бы читателю неприятно, я бы не пил такого коньяка... Итак, что мы имеем? Ваш способ мышления основан на фактах и логике. Наш способ мышления основан на воображении, интуиции, на поиске удовольствия, на ритме и красоте... отчасти на поиске логических нарушений, они же юмор. Но каждое человеческое существо в повседневной жизни пользуется тем и другим способом, и четкую границу провести трудно. Здесь остановимся.

— Ага. Переходи к конкретному примеру, — Владимир Данилович кивнул на ящик.

— К Ладу? Вообще-то я пока все о себе, любимом, — ухмыльнулся Лешка. — Мое оружие — интуиция. Но и логикой я тоже приучился пользоваться, для работы бывает полезно. Вот я и расскажу сначала, что я почувствовал, затем попробую подумать... Он мне понравился. Я с ним сидел — и видел что-то чертовски знакомое, — Лешка уставился в потолок. — Слова, жесты такие всё наши, семейные... Ну, как будто родича встретил, — проверил, не смеется ли отец. — Точно. Как будто мы с ним росли вместе. Или не так — иногда он вроде твоего какого-то кузена из дальних краев, мой, значит, дядюшка. А иногда, наоборот, будто он младше меня и специально подражает старшим, чтобы весу набрать.

— Ага. И выводы?

— Ну, выводы не выводы... Еще по капле?.. Когда мне кажется, что он старше, — это я замечаю, что манеры и обороты речи у него врожденные, что они глубоко сидят, как будто с младенчества. А на самом деле их ему в голову засадили, пока он рос, — или как там это у вас называется?

— Можно и так назвать. Не суть. Продолжай.

— А когда он мне кажется сопляком, — это я чувствую, что обороты речи у него, ну, как бы не совсем осознанные. Усвоенные путем подражания, а не самостоятельно выстроенные. Вот я его спросил, где ты, а он ответил — на семинаре, мол, на часе болтовни, — так и сказал, гадом буду! Слова твои, произнес он их по-твоему, но елы ж палы, откуда ему-то знать про вашу болтовню, чтобы с таким умным видом!.. Только знаешь, что я скажу...